Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Она была дочерью генуэзского купца, жившего на Кипре, ей было шестнадцать, и ее отец, как и мой, был уверен, что судьба предназначила ей стать моей женой. А я был в некотором роде единственным молодым генуэзцем в этой части мира, и наш союз казался в порядке вещей. Но сама Эльвира уже дала слово юноше с Кипра, одному греку, которого она страстно любила и с которым ее — во что бы то ни стало — хотели разлучить ее родители. Во мне она с первых дней увидела своего недруга или по меньшей мере сообщника своих гонителей, в то время как меня — так же как и ее — тоже принуждали к этой свадьбе. Я оказался более покорным, более наивным, мне любопытно было открыть эти наслаждения, которые считают наивысшими, меня привлекал сам ритуал праздника, но я послушался тех же родительских настояний, что и она.

Слишком гордая, чтобы покориться, слишком влюбленная в другого, чтобы слушать меня, смотреть на меня, улыбаться мне, Эльвира промелькнула в моей жизни грустным эпизодом, оборванным только ее ранней смертью. Не решаюсь сказать, что уже утешился. Когда я вспоминаю об Эльвире, ничто не может дать мне утешения, мира и безмятежности. Это горе оставило во мне лишь стойкую предубежденность против женитьбы, свадебных церемоний и вообще всех женщин. Я стал вдовцом в двадцать лет и примирился с этой участью. Если бы я был более набожным, я бы ушел в монастырь и предался молитвам. И вот обстоятельства этого моего путешествия вновь разбудили во мне укоренившееся недоверие. Но хотя я способен подражать поступкам истинно верующих, в самой глубине моего естества остается сомнение…

Как тяжело мне вспоминать эту старую историю! Каждый раз, как я снова думаю об этом, я опять начинаю страдать. Время ничего не исцелило или исцелило так мало…

Воскресенье, 6 декабря.

Целых три дня — буря, туман, ворчание моря, потоки дождя, тошнота и головокружение. Ноги подгибаются подо мной, будто я тону. Я пытаюсь опереться о деревянные переборки, о проходящих мимо меня призраков. Оступаюсь, споткнувшись о ведро, чужие руки ставят меня на ноги, мгновение спустя я вновь падаю на том же месте. Почему я не остался дома в тиши своего магазина? Я мог бы сейчас спокойно чертить прямые колонки цифр в своей торговой тетради! Что за безумие толкнуло меня в это путешествие? И что за безумие заставило меня плыть морем?

Человек прогневил Создателя не только тем, что вкусил запретный плод, но и тем, что стал плавать по морям! Что за самонадеянность — ввергать свое тело и свое имущество в эту кипящую безбрежность, прокладывать пути над бездной, в то время как весла в руках рабов царапают спины подводных чудовищ — Левиафана, Абаддона, змей, монстров и драконов! В этом неутолимая гордыня человеческая, его постоянный и вечно новый грех — наперекор грядущему воздаянию.

Однажды, говорит Апокалипсис, когда времени уже не будет, а Зло наконец будет повержено, море перестанет быть жидким и станет стеклянной поверхностью, по которой люди смогут ходить аки посуху 31. Не будет больше ни бурь, ни утопленников, ни тошноты. Ничего, кроме огромного синего кристалла.

А пока море остается морем. Этим воскресным утром мы познали минуту передышки. Я надел чистую одежду и смог написать несколько строчек. Но вот уже снова солнце заволокло чернотой, смешались день и ночь, и опять наша гордая карака 32качает на волнах своих моряков и пассажиров.

Вчера, когда буря разыгралась сильнее всего, Марта пришла прикорнуть рядом со мною. Ее голова лежала на моей груди, ее бедра были прижаты к моим. Страх стал нашим сообщником и другом, а туман — любезным хозяином. Мы обнялись, загорелись желанием, наши губы встретились, а вокруг, рядом с нами, не видя нас, бродили люди.

Вторник, 8 декабря.

После краткого прояснения, случившегося в воскресенье, мы вновь застигнуты непогодой. Не знаю, подходит ли тут слово «непогода», этот феномен так странен… Капитан сказал мне, что за двадцать семь лет, что он ходит по морям, он никогда не видел ничего подобного. Во всяком случае, ничего похожего в Эгейском море. Это что-то вроде неподвижно замершего, липкого, давящего тумана; ветер не может его разогнать. Воздух сгустился и приобрел цвет пепла.

Наш корабль все время качает, трясет, толкает, но он не движется вперед. Он словно насажен на зубья огромных вил. Мне вдруг показалось, что мы нигде, что мы никуда не плывем. Люди вокруг беспрестанно крестятся, их губы все время шевелятся. Я бы не должен бояться, но боюсь, как ребенок, спящий в деревянном доме, пугается скрипа досок, когда погасла последняя свеча. Я ищу Марту глазами. Она сидит спиною к морю и ждет, пока я закончу писать. И я спешу собрать свой письменный прибор, чтобы взять ее за руку и долго держать ее в своей — как той ночью в деревне портного, когда мы спали в одной постели. Тогда она была внезапно вторгшейся чужеродной помехой, возникшей вдруг у меня на дороге, теперь она моя путеводная звезда. Любовь — всегда вторжение: случайность облекается плотью, страсть побеждает рассудок.