Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Но она не признала себя окончательно побежденной. Последние недели говорили, будто бы она доверилась нескольким подругам, которым рассказала, что хочет отправиться в Константинополь и получить там подтверждение от верховной власти о гибели своего мужа и что собирается она вернуться обратно, только добившись султанского фирмана 8, удостоверяющего, что она вдова и свободна снова устроить свою жизнь.

И кажется, она действительно привела свою угрозу в исполнение. Сегодня утром ее не было на воскресной мессе; вероятно, она покинула Джибле ночью, забрав с собой одежду и драгоценности. Тотчас пополз слушок, называющий меня причиной этого происшествия. Это возмутительно и оскорбительно, а кроме того, — должен ли я клясться, положа руку на Евангелие? — это совершеннейшая ложь. Долгие годы я не обменивался с Мартой ни единым словом, думаю, со времени похорон ее отца. Самое большее, я несколько раз поздоровался с ней на улице, слегка прикоснувшись к шляпе. Только и всего. Для меня эта страница моей жизни оказалась перевернутой в тот самый день, когда я узнал о ее свадьбе с этим проходимцем.

И все же по слухам выходило, что я тайно договорился с ней проводить ее до Константинополя, а так как я не мог открыто увезти ее на виду всего нашего городка, я якобы посоветовал ей уехать раньше и подождать меня в каком-то условленном месте, где мы должны будем встретиться. Некоторые даже утверждали, что это из-за нее я больше не женился, что не имело ничего общего с истиной, о чем я еще, может быть, расскажу, если представится случай…

Какой бы ложью ни была эта история, выглядела она правдиво, и мне кажется, что большинство в нее верит. Начиная с братьев мужа Марты, которые убедили себя в моей виновности и, оскорбленные неизвестно чем, всего лишь приписываемыми мне нечестностью и подлостью, решили отомстить за свою честь. Сегодня днем самый буйный из них, некий Расми, ворвался ко мне, потрясая оружием и вопя, что сейчас он совершит непоправимое. Чтобы укротить его, понадобилось все мое хладнокровие и выдержка моего приказчика Хатема. Этот Расми требовал, чтобы я задержал отъезд, доказав этим правоту моих слов. Поступив так, я и правда мог бы отмести все слухи и подозрения. Но к чему давать залог честности клану проходимцев? И потом, до какой поры пришлось бы откладывать наше путешествие? Пока вновь не объявится Марта? А если она уехала навсегда?

Хабиб и Жабер мое решение отложить отъезд приняли бы в штыки, и, думаю, я потерял бы их уважение, прояви я сейчас слабость. Впрочем, я и сам ни на одно мгновение не стремился к тому, чтобы уступить. Только прежде чем твердо ответить «нет», я, как и положено, взвесил все «за» и «против». Тогда этот тип заявил, что завтра он отправится вместе с нами. Он желает, сказал он, лично убедиться, что беглянка не поджидает нас в какой-нибудь деревушке поблизости. Мои племянники и приказчик вышли из себя, сестра возмутилась еще больше, но я их образумил: «Дорога принадлежит всем! Если этот человек решил ехать туда же, куда и мы, мы не можем ему помешать». Я сказал это, громко выделяя каждое слово, чтобы этот назойливый нахал понял: если он и отправится в дорогу одновременно с нами, он не будет нашим спутником.

Я, вероятно, переоценил догадливость этого субъекта, и, конечно, не стоило рассчитывать на его хорошие манеры. Но нас все же четверо, а он один. И его присутствие в хвосте нашего каравана меня не столько беспокоит, сколько раздражает. Так пусть же в пути Небеса хранят нас от встречи с более грозным противником, чем этот усатый хвастун!

В деревне Анфе, 24 августа 1665 года.

Окрестности Джибле плохо видны в сумерках, и прежде чем выйти за городские ворота, мы подождали, пока рассветет. Упомянутый Расми, готовый ковылять за нами по пятам, был уже там, стараясь успокоить свою лошадь. Кажется, для этой поездки он выбрал очень нервную скотинку, которая, надеюсь, быстро унесет его с нашего пути.

Как только мы оказались на прибрежной дороге, этот человек отделился от нас, чтобы взобраться на высокий выступ, откуда он бросал взгляды на окрестности, поглаживая обеими руками свои усы.

Наблюдая за ним краешком глаза, я в первый раз спросил себя, что в действительности могло статься с несчастной Мартой. И внезапно я устыдился того, что до сего дня думал о ней, лишь когда вспоминал неприятное чувство, которое вызвало во мне ее исчезновение. А ведь мне следовало бы побеспокоиться об ее участи. Не совершила ли она какого-нибудь отчаянного поступка? Быть может, однажды море выбросит ее тело на берег. Тогда утихнут слухи, вероятно, даже прольется немного скупых слез, а потом ее забудут.