Петр Полежаев - Фавор и опала

— Стой! — кричит незнакомец и, моментально соскочив с телеги, становится прямо перед удивлённой и испуганной Марьей Александровной.

— Княжна Марья Александровна! — едва выговаривает от волнения незнакомец, задыхаясь и не отрывая от неё глаз.

Странно прозвучал титул в ушах княжны, отвыкшей уже от почестей, почти забывшей их.

— Княжна Марья Александровна, не узнаёшь меня? — спрашивал проезжий.

— Я не знаю тебя… кто ты? — спрашивает и княжна.

— Вглядись хорошенько, может, и припомнишь.

Но как ни вглядывалась, как ни припоминала девушка — она никак не могла признать в этом запылённом, в сером зипуне, в обросшем бородой проезжем никого из старых знакомых. Да и как бы эти старые знакомцы могли попасть сюда?

— Не узнаю… — решительно отказывается княжна.

— Вспомни… не был ли у тебя, когда ты была в величии, преданный тебе человек, который тогда не высказывал своих чувств потому… что тогда ты не выслушала бы… любила другого… — отрывисто напоминал серый зипун.

— Да… ты… но этого не может быть… — вспоминала Марья Александровна, — ты похож…

— Да на кого ж? — нетерпеливо допрашивал проезжий.

— Ты похож… да этого не может быть…

— На князя Фёдора Васильевича, — наконец высказал странный человек.

— Да… правда… так ты князь Фёдор Васильевич? Но как ты здесь? Зачем? В опале? Кто же там теперь? — закидывала его вопросами девушка, с недоумением оглядывая окладистую бороду и запылённый зипун.

— Не в опале я, милая княжна, по-прежнему состою обер-егермейстером при государе, по-прежнему в милости, и там… ничего не переменилось.

— Так как же это? — ещё более путалась княжна.

— Пойдём к вам… дорогой расскажу.

И рассказал Фёдор Васильевич просто, без витиеватых фраз, как он после отъезда Меншиковых разума лишился, как щунял его отец Василий Лукич, как потом махнул на него рукой и как наконец он отпросился у государя будто по делам в вотчину, а сам сочинил себе паспорт под именем мещанина Фёдора Игнатьева и приехал сюда. Фёдор Васильевич не сказал — зачем, да этого и не нужно было — княжна давно всё поняла и давно уже, с самого начала рассказа, румянец заиграл на её исхудалых щеках, а с густых длинных ресниц скатывались слезинки.

— Пойдём к батюшке, и скажи ему всё… — решила девушка, когда князь Долгоруков кончил свой рассказ.

— А ты что скажешь?

— А я?.. Можешь и сам догадаться… — тихо проговорила счастливым голосом Марья Александровна.

Подошли к острогу; часовые затруднились было пропустить незнакомого зипунщика, но согласились по усиленной просьбе княжны, которую любили все, и караульные, и обыватели.

Фёдор Васильевич повторил рассказ свой Александру Даниловичу и по окончании упал перед ним на колени.

— Хотя ты из Долгоруковых… из врагов моих, и прежде бы я не согласился, но теперь у меня врагов больше нет, все мы нищие духом, и если Маша согласна, то с радостью благословлю, — решил Александр Данилович, поднимая Фёдора Васильевича и трижды любовно целуя его.

Мещанин Фёдор Игнатьев для своего жилья нанял светлицу у старого отца Прохора, священника церкви, выстроенной Меншиковым, но бывал дома только по вечерам и ночам, дни же все проводил в остроге у ссыльного семейства. Скоро к новому поселенцу приехало несколько подвод с какими-то тюками, тщательно запакованными. «Видно, в торговлю пойдёт», — порешили местные обыватели; поговорили, поговорили да и замолкли, привыкнув к новому лицу и не заметив с его стороны никакого утеснения. Не обращало на него внимания и местное начальство с приставленными караульными, да как им и не быть снисходительными, когда Фёдор Игнатьев явился таким тороватым: кому подарит шубу, кому материи, кому какую ценную вещь.

Скоро совершилось и венчание князя Фёдора Васильевича, или Фёдора Игнатьева, со ссыльной княжной Марьей Александровной в той же новой меншиковской церкви, в тайности, без свидетелей и без записи в метрической книге, которых, впрочем, в те времена не велось и в любой церкви внутри государства. Никто из посторонних не знал об этом браке; начальство, может быть, и догадывалось о нём, но, вероятно, считая его делом домашним, не видело в том никакой провинности. Все видели, как молодой приезжий каждый день гулял с девушкой по любимой ими береговой дорожке, оба такие красивые, он в новом кафтане из тонкого сукна, а она, такая весёлая, в чёрном бархатном платье, и оба они казались до того счастливыми, что ни у кого недостало злобы на донос.