Николай Равич - Две столицы

— Лучше. То наш был царь, крестьянский. Перво-наперво земля твоя, работай и живи. Второе — права человек приобрёл. Людьми мы себя почувствовали. Держава-то на ком держится? На нас. Хлеб ей кто даёт? Мы. Опять же в армию солдат, защищать отечество, кто даёт? Мы. На другие какие первейшие надобности, на заводах работать или корабли строить, опять же идёт наш брат крестьянин. А живём мы хуже скотины. И ту добрый хозяин бережёт и холит, лишний раз без надобности не ударит. Вот она, наша доля, какая!.. — И вдруг, спохватившись, испуганно зачмокал на лошадей и шёпотом добавил: — И то я, старый, разболтался. Вы уж, барин, простите за слова-то мои, а то кто услышит!

Седок весело усмехнулся, хлопнул старика по плечу:

— Всё это чистая правда. Только не вечно же так будет.

Возница перепугался, даже вожжи выронил, потом шёпотом спросил:

— Да вы кто сами-то?

Седок рассмеялся.

— А кто я такой, думаешь?

Старик почесал затылок.

— Да вот я и в сомнении. Сказали мне — съезди на почтовую станцию, може, кто приедет кто в Аблязово — привезёшь. Вот я и поехал…

— Тебя как зовут?

Кучер поёжился:

— Прокофием.

— А по отцу как, фамилия у тебя есть?

— Сын Иванов, прозвище наше Щегловы.

— Так вот, Прокофий Иванович, если в гости к себе позовёшь, то и скажу, кто я такой…

— Конечно, милости просим, только чудно что-то… Какой вам у нас интерес?..

— Я Александр Николаевич Радищев, сын Николая Афанасьевича…

Старик пристально посмотрел серыми запавшими глазами на молодого барина, лицо его просветлело. Он снял шапку, перекрестился, потом взмахнул кнутом в воздухе, и рыдван, подскочив на ухабе, покатился по дороге к селу.

…Радищев нанёс визиты соседним помещикам, они ему ответили тем же. Всё это были дворяне, отбывшие военную или штатскую службу и теперь угрюмо сидевшие в усадьбах за своими заборами. Многие находились в бегах во времена Пугачёва — вернулись на пепелище, другие потеряли родственников. Теперь они с ненавистью говорили о крестьянах:

— Вся и пугачёвщина с чего началась? Обрастать стал народ жиром. Мужика-то надо держать впроголодь, по воскресеньям в церковь водить, по субботам на конюшню — плёточкой постегать. Вот и будет тишина. Яицкие-то казаки оттого и взбесились, что воровство их прежнее прощалось.

Из окрестных помещиков один Николай Петрович Самыгин был исключением. Он некогда служил в одном из гвардейских полков, потом уехал в Париж и вернулся оттуда в своё большое имение. После смерти отца Николай Петрович построил великолепный дворец, в котором находился кабинет в два света, [24] Т. е. с двумя рядами окон, расположенных друг над другом. названный им «Парнасом». Кабинет был заставлен французскими книгами и украшен бюстами Вольтера и Руссо.

Когда Радищев приехал к нему в гости, он застал хозяина за переводом известного стихотворения: «О Боже, которого мы не знаем…»

Подали французское вино. Гость и хозяин сели у камина.

Самыгин, изящный, не старый ещё человек, в элегантном кафтане, коротком пудреном парике, шёлковых чулках и лаковых туфлях, заложив ногу на ногу и пригубив бургундского, сказал со вздохом:

— Знаете, дорогой Александр Николаевич, я никак не могу примириться с отсутствием человеколюбия у здешних дворян. Осенняя грязь, грубость нравов, невежественные соседи, кои век свой проводят в пьянстве, забавах с крепостными девками и сплетнях… О мой Париж, с его голубым небом, уличным весельем, изящными женщинами, балами и театрами!.. А французские энциклопедисты [25] Вольтер, Ш.-Л. Монтескьё, Ж.-Ф. Мармонтель, Д. Дидро, Д'Аламбер и другие выдающиеся умы были авторами и редакторами «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел…» (Париж, 1751–1772) — замечательного выражения эпохи Просвещения. с их светлым умом!..

Радищев молча пожал плечами.

Самыгин сделал недоумевающий жест:

— Неужели вы не разделяете идей французских энциклопедистов?

Радищев усмехнулся, допил свой бокал, поставил его на маленький, красного дерева столик:

— Я, конечно, полностью приемлю идею свободы, равенства и братства людей. Я противник крепостного права!..

Самыгин от удивления раскрыл рот и уставился на соседа. Радищев продолжал:

— Но я считаю, что освобождение крестьян в России и переустройство империи в могучее и свободное Российское государство, основанное на братстве народов, должно идти своим собственным путём. Я против подражания Западу. Во Франции великие люди, подобные Вольтеру и Дидро, непрестанные преследования терпят от короля и властей французских, и там пока не меньше свинства, чем в нашей крепостной России…