Виктор Соснора - Две маски

— За Бога мать тоже можно крикнуть.

— Молодец, и это — клич!

— Дадите вы мне, в конце концов, сказать слова Екатерины?

— Давай. Уймитесь, этот словарь хочет сказать слова!

— Вот что сказала императрица: «Дворянство с величайшим трудом покидало Москву, это излюбленное ими место, где главным их занятием является безделье и праздность».

— Ха-ха-ха! Вот так уха!

— А ещё что она сказала, не помнишь? Я помню: «В России всегда было много тиранов, потому что народ по природе своей бездеятелен, а также много доносчиков, и все их любят».

— Эй-эй! Не цитируй стерву!

— Мама, я ещё вернусь в наш домик!

— Не пей вино, дитя, от вина слепнут!

— Пас!

— Чепуха! Я пью, пью, четырнадцать лет пью — и не ослеп.

— А ты попей месяц подряд, потом выверни карманы — и ничегошеньки не увидишь!

— Никита Иванович Панин!

–. . .

— Что я слышу? Я слышу — тишину, и все встают!

— Скотские шуточки.

— Адъютант, послушайте про Панина. Марья Дмитриевна Кожина посплетничала насчёт Орловых. Императрица узнала и позвала Панина. Эта Тайная канцелярия явилась во всём блеске своих бриллиантовых пряжек и бакенбард. В этот момент во дворце был маскарад. Кожина, как ни в чём не бывало, плясала на маскараде и вертела хвостиком и язычком. Государыня приказала Панину, он исполнил: он тихонько попросил генеральшу Кожину поехать с ним, побыстрее, их ждут. Она поехала. Он привёз её в Тайную канцелярию, снял свои франтовские манжеты из драгоценных брюссельских кружев и высек Марью Дмитриевну собственной холёной ручкой, в которую он взял розгу — ветку голландской розы с цветами и шипами. Потом Никита Иванович отвёз, как и полагается, танцовщицу на бал. Обратно. Бедняжка, ещё совсем молоденькая и неискушённая генеральша, не сказала ни единого слова. Она затаила слёзы и продолжала пляски. Менуэт, монимаска, котильон — она всё плясала. Только острый глаз мог бы приметить, что она танцует со странностями, приседает. А ведь была — королева бала.

— Я — Николай, а ты?

— Ну, тогда и я — Николай! Давай называть друг друга «Николай» — всё же жить будет повеселее.

— Ну что ж, Николай, мне кажется, что жизнь потихоньку налаживается.

— Правильно, Николай. Жизнь потихоньку налаживается: потихоньку поумираем!

— Все полки как полки, только у нас, негодяев, не полк, а чёрт знает что: казаки, греки, албанцы, татары, горцы, черемисы, один я — русская душа.

— Пей, пей, колокольчик, а потом поблюём — и баюшки-баю!

— Ах, Княжнин! Княжнин написал драму «Вадим». Панин побеседовал с автором. Голос начальника Тайной канцелярии был — одна лишь ласка. Княжнин прибежал домой в слезах. Он поплакал, слёг и умер утром. А Александр Николаевич? Ему сказали это имя — он упал в обморок.

— Какому Александру Николаевичу? Какое имя сказали?

— Радищеву — Панина!

— Послушай, Мирович, писать пиши, хоть стихи, хоть что хочешь, но прошу тебя Христом — не плюй в мою душу! Знать не знаю я твоего Иоанна Антоновича! Не слышал такого имени!

— А у кого теперь есть имена? Имён-то и нет, мой мальчик! Все — псевдонимы.

— Ну-ка, ну-ка, объясни!

— Чего объяснять? Догадайся! Пётр Третий — псевдоним Карла-Петра-Ульриха, Екатерина Вторая — псевдоним Софии-Фридерики. А ЕГО спрятали в Шлиссельбург.

— Ты-ты, кого — его? Договаривай!

— Иоанна! Ивана Антоновича! Припрятали, сволочи!

— Мама, мама, я ещё вернусь в твой домик!

— Где капрал Державин?

— Нет, и нет поручика Ушакова! Ребята, мы недосчитались, в своих рядах лучших из лучших: шулера и алкоголика. Где они, дети наши?

Державин сидел на канапе с девчонкой. Девчонке семнадцать лет. У неё фарфоровое личико, фарфоровая шейка. Двое цыган, с большими животами, в малиновых жилетах, с толстыми чёрными усами, все пальцы в серебряных перстнях, — цыгане яростно рвали струны гитар и пели сногсшибательными голосами:

Поручик Аполлон Ушаков проигрался на бильярде. Он расстегнул свой мундир медного цвета и сосредоточенно, с разумным выражением лица отрывал пуговицу за пуговицей. Время от времени он брал со стола бутылку мадеры и поливал свою мраморную грудь вином, объясняя себе разумным голосом (голос разума!) — не жалко мне мадеры, только бы на груди росли волосы страсти.

Красномордый от пива Коняхин разносил на деревянных подносах блины: с вареньем, с коровьим маслом, со сметаной, с подливками, с красной икрой, с сёмгой, с гусиной печёнкой. Блины — блестели! Падали бокалы и кружки, их пинали башмаками, они кувыркались и звенели.