Константин Большаков: Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова

— Лжёшь. В ту ночь ты был и воровал у нас на даче.

— Это неправда-с, — невозмутимо и не отводя взгляда, сказал Батурин. — Кто это вам сказал?

— А вот…

У Евгения Петровича не хватало слов. Спокойствие Батурина доводило его бешенство до последних пределов.

— Запираться нечего. Все украденные вещи найдены у твоей любовницы.

У Батурина только усмешка ещё шире раздвинула губы.

— Покажите мне их, коли найдены, где же они?

В этот самый момент под окном затарахтели извозчичьи дрожки. Владимир рванулся к окну.

— Приехали, Евгений Петрович, квартальный с людьми нашими. И всё покраденное при них.

Батурин даже не пошевельнулся.

— Ну что, и теперь запираться будешь? — грозно обратился к нему Евгений Петрович.

— Нет, — отвечал тот, не отводя своего насмешливого и пристального взгляда. — Теперь уж запираться нечего. Украл так украл

— Да что ты каменный, что ли? — бросился к нему Самсонов — Совесть, совесть куда ты дел, мерзавец? Своего же благодетеля обокрасть решился? Командира, с которым служил? Да знаешь ли ты, что теперь пойдёшь на каторгу? И службу и крест, и доброе имя не пожалел?!

— Что тут долго разговаривать, — усмехнулся развязно Батурин. — Коли попался, так уж, значит, так тому и быть. Отправляйте куда следует.

Тут и Евгений Петрович не мог уже больше сдержать себя.

— Долой с него всё господское платье! — затопал он ногами, и шпоры, как бубенчики, залились несмолкающим весёлым звоном. — Надеть на него какой-нибудь армяк да отвести в часть. Слышите?

Дворовые, до сих пор стоявшие молча, как будто только того и ждали.

— Вот, Михаил Иванович, каких камердинеров себе заслужили, — издевались они, срывая с него сюртук и жилет.

Батурин с презрительной и недоброй усмешкой оглянулся кругом, пошевелил губами, как будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал. Покорно позволил снять с себя платье, покорно дал связать руки и так же, как и всегда, только, может, высокомернее и презрительнее, поклонившись, со связанными руками, на верёвочке, позволил увести себя из комнаты.

Вся эта история расстроила и утомила Евгения Петровича.

Проснулся он поздно, когда за занавесями уже мерцали светлые майские сумерки. Дневной сон не освежил, только, как после долгой дороги, тяжестью налил тело.

По бодрым шагам, сопровождавшимся звоном шпор, и резкому, слегка хрипловатому (сорван командой) голосу, доносившемуся из дальних комнат, Самсонов догадался, что приехал дядя. Застёгивая сюртук, он пошёл ему навстречу.

— Ах, mon cher! [3] Мой дорогой (фр.). — закричал ещё издали, увидев его, Николай Александрович. — Ты проснулся? А то я не хотел тебя тревожить, потише стараюсь. Ну как находишь? По-моему, неплохо. А?

Он широким жестом прошёлся рукой по ещё не просохшим шпалерам законченной только сегодня гостиной.

— А как вам нравится история с вашим протеже? Вы слышали? — целуя подставленную щёку, спросил племянник.

— Да, да. Чёрт знает какая пакость. И это, представь себе, чуть ли не самый образцовый мой унтер. Каков реприманд [4] Выговор (фр.). для твоего дядюшки! Теперь ведь государю всякую грязь докладывают. Вот недавно, можешь себе представить, какая произошла история. Князя Владимира Александровича Долгорукого [5] Вероятно, имеется в виду Долгоруков Владимир Андреевич (1810–1891), князь, в описываемое время флигель-адъютант, позже генерал от кавалерии, московский генерал-губернатор. знаешь? Ну, флигель-адъютант, полковник. Прямо подумать невозможно… Ну, да я тебе расскажу, а сейчас должен прямо сказать: я тобою недоволен. К чему ты поспешил вмешать в это дело полицию?

— А как же можно было поступить иначе?

— Как? Очень просто. Домашним способом на конюшню отправить, а потом — иди, милый, на все четыре стороны. Поверь, что никакого бы шума не было. А теперь, представь, каково будет моё положение, если это дойдёт до государя?

И Николай Александрович брезгливо поморщился.

Племянник, совсем не сочувствуя, покачал головой.

За столом, прихлёбывая подогретое бургундское и чувствуя, как возвращается к нему его обычное — дома всегда благодушное — настроение, Николай Александрович вспомнил:

— Да, я хотел рассказать тебе про Долгорукого. Чёрт знает в какую отвратительную историю влопался бедный князь. И главное, ни сном ни духом не виноват.

Евгений Петрович довольно рассеянно прослушал историю. Потом с глубоким и тихим вздохом сказал:

— А я думаю, что всё-таки вы, дядя, не правы. Государю должно быть известно, да и каждый из нас — в доме ли у себя, в своём ли ведомстве — должен знать решительно всё. В этом корень благодетельной и мудрой власти. Батурин — это, конечно, мелочь. Я не по поводу этого, а смотреть так в принципе не должно.