Дмитрий Дмитриев - Два императора

Скоро зимние вьюги и морозы заставили Наполеона подумать о выходе из Москвы.

К двенадцатому октября Москва очистилась от французов: они выступили на Калужскую дорогу.

Мюрат, неаполитанский король, был наголову разбит под Тарутином: множество повозок, орудий и пленных досталось нам.

Оставляя Москву, неприятель хотел взорвать наш священный Кремль: под Кремль были сделаны подкопы, туда вкатили бочки с порохом — и что созидалось веками, то мстительный враг хотел уничтожить в один час. Но Господь сохранил Кремль. «Дивен Бог во святых Его! Стены кремлёвские и почти все здания взлетели на воздух, а соборы и храмы, вмещающие мощи святых, остались целы и невредимы, в знамение милосердия Господня к царю и царству русскому», — так писал генерал Иловайский [87] Из прославившихся в Отечественную войну почти двух десятков Иловайских здесь имеется в виду Иловайский 4-й, Иван Дмитриевич (1767–1826), генерал-майор, командир Донского казачьего полка. от двенадцатого октября 1812 года. Он первый со своими казаками въехал в оставленную неприятелем Москву.

И вот, спустя дня три после выхода французов, утром с колокольни Страстного монастыря раздался торжественный звон в большой колокол. Ему вторили и другие колокола с уцелевших колоколен.

Шесть недель пробыли французы в Москве, и за всё это время ни разу не оглашалась Белокаменная колокольным звоном. Москва освобождена! Москва воскресла!

Наши солдаты расположились бивуаком в Тарутине; они с нетерпением ждали сразиться с Наполеоном и с лихвою отомстить ему за Москву. Наше войско было сыто, обуто и одето, а злополучная французская армия находилась в самом ужасном положении: голодная, изнурённая, прикрытая лохмотьями. Некоторые, за неимением одежды, кутались от холода в женские куцавейки, в телогрейки, в юбки, в шали. Жалкий вид представляла эта некогда великая армия.

Покидая Москву, Наполеон ещё, видно, не терял надежды и хвастливо сказал своим солдатам:

— Я поведу вас на хорошие зимние квартиры, и если на дороге попадутся мне русские, то я уничтожу их.

Это были одни только слова: французскому войску суждено было погибнуть в России. Немногие уцелели и вернулись на родину. Большая часть французов нашла себе могилу в снегах России.

Однажды полковник Зарницкий, едва только вышел из своего барака и направился к полку, который расположен был в Тарутине вместе с другими полками, увидал идущего ему навстречу молодого гусарского офицера с Георгиевским крестом на груди.

— Здравствуйте, господин полковник, — отдавая честь Петру Петровичу, проговорил офицер.

— Боже! Неужели это вы! — радостным голосом воскликнул полковник, крепко пожимая руку молодого офицера.

— Узнали?

— Ещё бы мне не узнать вас! Да вы так мало переменились.

— А ведь давно мы с вами не видались, Пётр Петрович.

— Да, да, почти шесть лет прошло. Да что же мы тут разговариваем, ко мне в барак милости прошу.

Зарницкий вернулся в свой барак и привёл с собою гостя, или, скорее, гостью — молодой гусарский офицер был Надежда Андреевна Дурова, которая служила в Мариупольском гусарском полку под фамилией Александрова.

— Прошу садиться. Щетина, скорее чаю! — суетился Пётр Петрович.

— Зараз, ваше высокородие!

— Здорово, Щетина! — проговорила Дурова старику денщику.

— Здравие желаю, ваше благородие! — ответил тот, вытянувшись в струнку.

— Узнал, старина?

— Ну как не узнать — хорошо помню.

— Спасибо за память — вот тебе на табак, — кавалерист-девица протянула денщику руку с червонцем.

— Покорнейше благодарю, ваше благородие.

— Ну садитесь, моя дорогая, рассказывайте, как это вы попали к нам в Тарутин.

— Сегодня к армии присоединились ещё три полка, в том числе и мой. Я очень обрадовалась, когда узнала, что вы находитесь здесь, в Тарутине, — ответила полковнику Дурова.

— Да, сидим мы здесь и ждём погоды. А ваш полк, Надежда Андреевна, откуда пришёл? — спросил у неё Пётр Петрович.

— С юга. Спешили к Москве — узнали, что Москва в руках французов — повернули к вам.

— Да, в Белокаменной хозяйствует теперь Наполеон со своими солдатами, но недолго ему придётся там похозяйствовать. Голод да холод выгонят его из Москвы.

— Жаль Москву, Пётр Петрович, крепко жаль!

— Что говорить!.. Кажется, я неслезлив, а верите ли, плакал, как баба, проезжая Москвою, после решения главнокомандующего отдать её неприятелю без боя.

— Говорят, в войске был сильный ропот на это решение?