Дмитрий Дмитриев - Два императора

Не менее князя был поражён этим открытием и Пётр Петрович. Он, сознавая своё неловкое положение быть свидетелем продолжения разговора между князем Сергеем и Николаем Цыгановым, хотел выйти из комнаты, но Гарин знаком его остановил. Князь, обратившись к молодому прапорщику, тихо спросил:

— Чего же ты хочешь? Своих прав, имени?

— Зачем мне права, а имя я уже имею: благодаря своей боевой службе я заслужил это имя, хоть и не громкое, — так же тихо ответил Цыганов.

— Что же тебе надо? Денег?

— Мне не надо денег. Пользуйтесь вы, князь, и богатством, и громким титулом.

— Что же тебе нужно? — с удивлением спросил ещё раз князь.

— Не обходитесь со мною так презрительно, не смотрите на меня как на жалкого подкидыша.

— А ты забыл свои поступки — грязные, чёрные?

— Поступки мои простительны, это порывы молодости, увлечения. Вы влюбляетесь, увлекаетесь — и у меня есть тоже сердце. Я лишён права, имени, но это не мешает мне любить, увлекаться. Я молод! Вижу, князь, вы сильно встревожены, у вас уязвлено самолюбие, вам тяжело примириться с тем, что приёмыш доводится вам братом. Успокойтесь, никому не открою этой тайны, останусь для вас по-прежнему Цыгановым-подкидышем — и только. Простите, я зайду в другой раз, — проговорил Николай и такой же горделивой походкой вышел из кабинета своего брата.

Вернёмся несколько назад и расскажем, как Цыганов узнал тайну своего происхождения.

Мы знаем, что он сжёг избёнку Сычихи и отправился по дороге к Москве; отойдя вёрст сорок от княжеской усадьбы, он встретил странницу или богомолку, одетую в посконный сарафан; голова у неё была низко прикрыта чёрным платком, на ногах лапти, в руках длинная, суковатая палка, а за плечами сумка, прикрытая клеёнкой. Эта странница была ещё не старая женщина, и, несмотря на худобу и утомление, черты лица были правильны и красивы; особенно хороши у неё были чёрные глаза, которые хотя и начинали уже потухать, но всё ещё ласкали, нежили; густые соболиные брови ещё более придавали красоты этой прохожей богомолке; с лица она очень походила на Цыганова.

— Здорово, господин честной, — низко кланяясь Николаю, тихим приятным голосом проговорила она.

Николай посмотрел на странницу и, поражённый сходством своего лица с её, остановился как вкопанный.

Странница тоже остановилась и, пристально посмотрев на Цыганова, сама не менее его удивлялась этому сходству.

— Куда ты идёшь? — продолжая смотреть на странницу, спросил Цыганов.

— В Кострому, милостивец, на богомолье. Чудотворному образу Пресвятой Девы поклониться, что находится в Ипатьевском монастыре. Не знаешь ли, далеко ли до Костромы?

— Вёрст полсотни будет, — ответил молодой человек.

— Ох, далёконько мне ещё идти-то, отдохнуть присяду, ноги разломило; много шла, устала.

Богомолка сняла с плеч котомку, положила рядом с собою и села на траву.

Цыганов тоже сел почти рядом с богомолкой; его тянула к ней какая-то сила, он задумал подробно разузнать, кто она. Сходство лиц смущало молодого человека; навело на раздумье и странницу.

— А из Костромы ты куда пойдёшь? — спросил у ней Цыганов.

— В Каменки думала пройти.

— В Каменки?

— Да, в Каменки, ведь по дороге.

— Это в усадьбу князя Гарина? — с удивлением спросил молодой человек.

— Да, господин честной, Каменки принадлежат князю Гарину, — задумчиво, с глубоким вздохом ответила богомолка. Она печально наклонила свою голову. — А ты знаешь разве княжескую усадьбу? — спросила она, поднимая на Цыганова свои глаза.

— Да… Знаю, — сквозь зубы ответил Николай.

— Жил там, что ли?

— Жил с малолетства. До войны безвыездно в Каменках жил.

— Что же ты, сродни князьям-то приходишься? — допытывалась у Николая странница.

— Нет, я чужой им.

— Видно, из дворовых будешь?

— И не из дворовых… приёмыш я княжеский.

— Как?.. Как ты сказал? — вся встревоженная, переспросила странница.

— Приёмыш, говорю я; меня младенцем к княжеским воротам подкинули, — пояснил ей Цыганов.

— А звать тебя как?.. Звать-то? — бледнея, спрашивала его задыхающимся голосом богомолка, не спуская с него глаз.

— Николаем, — ответил молодой человек.

— Николаем… Николаем… Господи, неужели это он… он… мой Николюшка, — не говорила, а шептала странница; её волнение было так велико, что она задыхалась.

Цыганов это заметил.

— Что с тобою, ты нездорова? Дрожишь.

— Крест, крестик покажи мне… покажи.

— Какой крестик?