Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

Бо́льшая часть едущих по кругобайкальской дороге берут с собою медный чайник, чайную посуду и съестные припасы. На станциях, конечно, ничего нет: ямщики питаются одним кирпичным чаем и ржаным хлебом.

В ноябре 1864 года почтовые станции с этого тракта были переведены на новую дорогу, идущую из Култука на Посольск по берегу Байкала; но дорога была еще не окончена и на долю проезжающих выпало, в тот год, много горя и трудностей.

Многие, отправившись по этому неоконченному пути, возвращались назад, нанимали протяжных извозчиков, для того чтобы ехать по старой дороге.

Отчего поспешили перевести станции на новый тракт до окончания дороги, мне неизвестно. В то время я тоже испытал несчастие ехать по этому пути и от Култука до Посольска, 200 верст, ехал семь дней.

Помню, на одной станции мне встретился ехавший из Посольска знакомый купец и рассказывал следующее.

— Здесь, в анбаре, на станции лежит еще неперевезенная на ту станцию груда чемоданов, их будут перевозить не менее двух дней; а завтра опять должна подойти почта. Она снова сложится здесь, потому что отсюда начинаются такие крутизны, каких даже по старой дороге нет. Лошадь по ним едва может подниматься одна, а с чемоданом в 5–6 пудов взбирается с величайшим трудом. Мучается бедная лошадь, мучаются несчастные ямщики, и чтобы поднять чемоданы на гору, употребляют Бог знает какие усилия: привязывают они к чемоданам веревки, укрепляют их к хомуту лошади, сами тоже тянут за веревки и такими общими усилиями кое-как втягивают, один за одним, чемоданы на гору. Под гору спускают их прямо с крутизны кубарем, сами скатываются на войлоках, за ними следом лошади тоже скатываются, упираясь передними ногами. Спустившись под гору, снова начинается му́ка — втаскиванье чемоданов. Выезжают буряты со станции, обыкновенно, рано поутру, лишь только начинает светать, а на следующую станцию приезжают поздним вечером. Это 25 верст они едут с утра до ночи. Возвращаться обратно ночью они не могут и потому, что кони не в силах идти, и потому, что в темноте можно сломать себе шеи. Утром на следующий день они выезжают и добираются до станции к полудню; ехать в тот же день, следовательно, поздно, — придется ночевать на дороге и потому опять ожидают утра. Таким образом, не окончив перевозки одной почты, они видят приход почты другой, и неизвестно, когда все это перевезется. Для проезжающих лошадей нет, выжидайте случая уехать на обратных и то за тройную цену.

Посольский купец уехал с тем ямщиком, который привез меня, а мне выпало на долю ждать попутного ямщика и я прожил на станции двое суток; к полудню на второй день из Посольска привезли какого-то солдата, курьера: он ехал по 50 вер. в сутки — хорош курьер! Кони, бывшие под ним и под провожавшим его ямщиком, внушали полнейшее сострадание: ребра их все были на виду, спины перетерты, с множеством болячек. Бедные животные едва передвигали ноги. Рано утром на третий день я, к великому моему несчастью, должен был сесть на измученное животное, на другое сел проводник; но через десять минут я сошел с лошади и предпочел идти всю станцию пешком…

В настоящее время уже почти окончен этот новый тракт и скоро о трудностях кругобайкальского пути останется только одно воспоминание.

Мороз и вьюга. Холодный, порывистый ветер стонет и воет, метаясь из стороны в сторону по большой дороге; взметает он вихрем снег, кружит его над мордами усталой тройки, забрасывает им телеграфные столбы, проволоки которых дрожат и гудят от напора ветра. Мой ямщик-бурят, одетый в козью шубу (доху по-сибирски), представляется мне каким-то пугалом, потому что мохнатая шуба его, надетая шерстью вверх, вся занесена снегом. Он точно примерз к козлам и не шевелится, потому что давно обшлепал свои холодные губы, отмахал руки, нахлестывая кнутом лошадей, и, видя всю безуспешность понукания, отдался на волю судьбы, съежившись в своей шубе. А ветер все шумит и воет и носится по безлюдной дороге, и не знаю я, далеко ли еще до станции, потому что надписи на покосившихся верстовых столбах залеплены снегом.

Холодно и скучно.

— Далеко ли до станции?

— Дале-е-ко! — сердито вытягивает ямщик и еще глубже прячется в свою мохнатку.

Вот впечатления, которые восстают теперь в моем воображения при воспоминании о том времени, когда я в первый раз ехал по Забайкальской области. Путь мой лежал в Кяхту, а потому город Верхнеудинск, отстоящий от озера Байкал на сто восемьдесят верст, остается в стороне: за двадцать верст, не доезжая до этого города, едущие в Кяхту, на почтовом дворе, нанимают вольных ямщиков и отправляются проселочной дорогой на Селенгинский тракт, выгадывая таким образом пятьдесят верст экономии.