Дмитрий Стахеев - За Байкалом и на Амуре. Путевые картины

Священник подошел к столу.

— Приступите, — пригласил он, показывая рукой на закуску.

Мы выпили.

— Вот рыбки моего уженья. Я, как и апостолы Христовы, тоже рыболовствую…

Разговор оживился. Опять заговорили о школе. Священник доказывал, что ему невозможно принять какое-либо участие в обучении мальчиков, потому что у него слишком большая паства, что он один на пять станиц, и закончил свои доказательства следующими словами.

— Да и то сказать, возьмите во внимание, из-за чего же я, так сказать, буду распинаться? Трудись, трудись, а поощрения нет, все только на одном жалованье и сидишь…

— Оно точно… трудновато, — поддакнул старшой.

Попадья, молчавшая во все время, подошла к столу, поправила тарелки и, обращаясь к мужу, сказала:

— А ты скажи-ко вот им, какие у нас доходы-то…

— Ах, матушка! Позвольте, я изложу все сам, с достодолжною подробностью.

Попадья не обратила внимания на слова мужа.

— Нет, я говорю, милостивый государь, — обратилась она ко мне, — то есть поверите ли, никогда, никто из казаков, то есть вот какая есть крошка хлеба…

И матушка показала на пальце крошку.

В таком тоне долго продолжался разговор. Но прошло с полчаса и все разговоры, за отсутствием материалов, прекратились. Батюшка сидел у стола и, грустно опустив голову, напевал «Бессеменного зачатия». Старшой, достаточно упитавшийся спиртом, клевал носом вперед и, держа в руках пустую рюмку, постукивал по ней ногтем. Попадья сидела у окна и смотрела на темное звездное небо, находясь, вероятно, под впечатлением недавнего разговора о недостатке доходов. Сальная свеча едва пиликала, оплывая на весь стол. Я перелистывал книжку «Странника» 1860 года, единственную книжку во всем доме.

Расстались мы холодно, потому что батюшка был в мрачном расположении духа…

На следующий день однообразие станичной жизни нарушилось: купец с товарами причалил к берегу.

Быстро собралась около лодки толпа и пошла торговля. Шум, крик, говор долго слышались на берегу. Часа через два, через три, все, у кого были деньги, понакупились и около лодки остались только зеваки, да бабы, желавшие променять поросят и яйца на платки. Казак, с трубкой в зубах, стоял впереди всех и, лениво поплевывая на сторону, разговаривал с купцом.

— Не на что, господин торгующий купец, покупать теперь, и надо бы мне на рубаху кумачу, да не на что… Лоньским годом мы с тобой, кажись, соболя меняли?

— Може статься, — небрежно отвечал купец.

— Так ты мне по знакомству в долг не отпустишь ли? — спросил казак.

Купец мотнул отрицательно головой и, развертывая яркого цвета ситец, нахваливал его казачке, грустно смотревшей в плутоватые глаза торговца.

— Товар первый сорт! Как жар-птица горит!

— Нет уж, родимой, где тебе до купца Чуринова…

Эка сравня-я-ла! — с злобным смехом перебил купец.

— Уж какой у него яркой ситец…

— Много ты смыслишь, — чушка!

— И сам-то он какой ласковой, — продолжала нахваливать казачка.

— Да ну те к черту и с Чуриновым-то… берешь что ли? — сердито крикнул купец.

— Да вот уж разе за поросеночка-то…

— Поди ты совсем! Куда мне с поросятами, клеть что ли у меня в лодке-то?

Девочка, запыхавшись и зарумянившись, сбежала под гору к берегу, в руках у ней была деревянная чашка с кислым виноградом.

— Купец… мне бы ты… платочек какой, — робко предложила она, к общему смеху публики.

— Ишь догадливая, кто у тебя эту кислятину возьмет, — смеялся купец.

Девочка еще больше покраснела и грустно опустила глаза в чашку, на синие мелкие ягоды амурского винограда.

Изредка сквозь толпу смело проталкивались покупатели, слышалось: «пусти, пусти, покупать иду» и все давали дорогу, — значит человек шел за делом. Купивший развертывал покупку напоказ перед публикой. Одна баба променяла на два десятка яиц маленький платок и тоже развернула его напоказ.

— Гляди, гляди, ребята, — какой большущий, целое поле, хоть ярицу сеять…

— Ну-ко тетя, развертывай, развертывай, — паря, дайте дорогу, она его сичас роскинет…

— Да я уж роскинула, — весь тут…

— Это за два десятка яиц-то? Ну он те облопошил!..

Баба испугалась, приставала к купцу с расспросами; купец сердился, публика была довольна и хохотала…

Лодка простояла целый день. Вечером около моей квартиры, в казачьей избушке, слышался шум и песни. Купец делал вечеринку. Из окон избушки долетал ко мне писк девок, неистово оравших своими писклявыми голосами: «Со вьюном я хожу, с животом гуляю»…