Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь

Предосторожность оказалась отнюдь не излишней. Несколько раз по дороге им встречались подозрительные личности, таившиеся в какой-либо из бесчисленных подворотен и поджидавшие жертву, но при виде двух вооруженных дворян с длинными шпагами на боку ни у кого не возникало желания позариться на их кошельки. Один раз даже, проходя по улице Святого Варфоломея, Лесдигьер услышал свое имя, негромко и с оттенком уважения произнесенное кем-то из ночных грабителей, мимо которых они проходили.

Подойдя к дому, они простились с Рене и уже собрались идти обратно, как вдруг он остановил их.

— Уезжайте отсюда, — сказал он. — Парижский воздух небезопасен для здоровья гугенотов. Ваша королева — тому яркий пример. Я не знаю, что вам грозит, но что-то обязательно случится, я чувствую это. Начали с королевы, теперь очередь за адмиралом… следующими будете вы.

Друзья переглянулись. Их предостерегают уже не в первый раз.

— Значит, вы думаете, что…

— Я ничего не думаю, я вижу, я чувствую, что вас обманывают.

— Рене, вы что-то знаете. Скажите нам!

— Не знаю я ничего. И потом, я ведь говорил вам, что не вмешиваюсь в политику.

— Но отчего вы решили, что нам грозит опасность?

Рене помолчал. Повернулся в сторону реки. Ноздри его широко раскрылись, вдыхая прохладу, тянувшую от воды.

Они, молча, ждали ответа. Они — чувствовали, здесь что-то не так. Миланец мог бы им сказать, но нелегко было его заставить. Да и знал ли он?

Не оборачиваясь, Рене нахмурился и медленно, зловеще, отчетливо проговорил:

— Воздух пахнет кровью.

И повернулся, чтобы уходить. Двери уже были открыты, на пороге стоял слуга, живущий здесь же.

— Чьей? — спросил Шомберг. Не поворачивая головы, Репе ответил:

— Вашей.

И исчез… Двери закрылись за ним.

Следующий день не принес изменений. В дом Конде наведались король с матерью, его братья и сестра, чуть ли не весь придворный штат, и гугеноты, не оставляющие вниманием свою королеву и целый день меняющиеся у дверей ее спальни.

Католики здесь не задерживались; гугеноты бросали на них недружелюбные взгляды: прошел слух об отравлении, и с их уст срывались глухие проклятия в адрес тех, с кем они вынуждены были заключить мир.

Седьмого июня Жанне стало немного лучше, она попросила привести парижского нотариуса, чтобы составить завещание. Никто не двинулся с места, но она, слабо улыбнувшись, сказала, что это ее последняя возможность, голова работает хорошо. Она должна подготовить завещание немедленно, потом можно не успеть.

Гугеноты ушли и вскоре вернулись с нотариусом. Собрав остаток сил, Жанна вполголоса стала диктовать последнюю волю. Сидя рядом, нотариус быстро водил пером.

Она просила племянников Конде и Конти позаботиться о сыне и не покидать его, а Генриху поручила опеку сестры Катрин, которую он непременно должен выдать замуж за принца-протестанта. Она оставила ему все свои земли и имущество в полное владение и просила не изменять делу Реформации, что бы там ни подстерегало его на пути. Она еще раз напоминала ему о распущенности и безнравственности двора и наставляла соблюдать кодекс чести. Она просила его немедленно вернуться в Беарн вместе с молодой женой, как только свадебные празднества будут закончены. Она призывала гугенотов быть стойкими в вопросах веры и не изменять единственно верному учению Христа. На прощанье она попросила похоронить ее в Лескарском монастыре, где был погребальный склеп наваррских королей.

Когда нотариус ушел, Жанна подозвала к себе Лесдигьера. Он упал на колени перед ее ложем и только сейчас увидел заострившийся нос — верный признак скорой смерти. Лицо пожелтело, лоб нахмурился, губы шевелились, а глаза жадно разглядывали Лесдигьера, будто она собиралась унести его образ в могилу.

— Франсуа, я любила тебя… — тихо проговорила она, вложив ладонь в его руки, — ты был самым дорогим для меня после детей… — она закашлялась, приложив платок ко рту, потом продолжала, снова повернув к нему лицо и силясь улыбнуться: — Они все-таки доконали меня, мои легкие, а я так хотела, чтобы ты видел меня счастливой на свадьбе сына… Теперь вы останетесь у него, ты и Шомберг… Любите его и служите так, как служили мне, для меня это будет самым большим утешением…

Она замолчала и закрыла глаза, по-видимому, собираясь с мыслями. С минуту стояла гнетущая тишина, слышно было только слабое прерывистое дыхание Жанны, доносящееся с подушки.