Артур Дойль - Тень Бонапарта

— Черт с ней, с нашей жизнью! И плевать на нашу безопасность! — взревел Туссак. — Не в них дело: мы рискуем провалить все наши планы. Это куда серьезнее!

— Нет, нет все важно! Тринадцатый пункт нашего устава совершенно определенно указывает, как следует поступить в данном случае. С исполнителя тринадцатого пункта снимается всякая ответственность, — не унимался Лесаж.

Душа моя при этих словах ушла в пятки: у человека с наружностью поэта были убеждения дикаря. Однако у меня вновь мелькнула надежда на спасение, когда старик, до сих пор предпочитавший помалкивать, но не сводивший с меня глаз, стал выказывать признаки беспокойства.

— Дорогой Люсьен, — сказал он мягким, увещевающим тоном, кладя руку на плечо молодого человека, — мы, философы и мыслители, должны все-таки с большим уважением относиться к человеческой жизни! Нельзя и с такой легкостью отметать чужие убеждения. Мы все согласны, что если бы не неистовства Мюрата…

— Послушайте, Шарль, — прервал его Лесаж. — Я глубоко уважаю ваши взгляды, и вы не станете отрицать, что я всегда был послушным учеником. Но, повторяю, сейчас речь идет о наших жизнях, и поэтому нельзя останавливаться на полдороге. Никому так не претит жестокость, как мне, и вы это знаете. Несколько месяцев назад я вместе с вами присутствовал при казни человека с улицы Бас-де-Ларампар. Туссак тогда особо отличился: его стараниями зрители чувствовали себя едва ли не хуже, чем жертва. Когда раздался отвратительный хруст, возвестивший о том, что у несчастного свернута шея, всем нам стало жутко. Если у вас хватит мужества продолжить этот разговор, то я напомню, что столь ужасное дело было совершено по вашему настоянию и причина его не казалась столь уважительной!

— Нет-нет, Туссак, стой! — крикнул Шарль; его голос утратил былую мягкость и перешел в визг, когда волосатая лапа силача снова схватила мою шею. — Я говорю тебе, Люсьен, как с чисто практической, так и с нравственной точки зрения: не допусти совершиться смертоубийству. Пойми, если вдруг все повернется против нас, это злодеяние лишит нас надежды на милосердие. Пойми также…

Последний аргумент, казалось, смутил молодого человека, и его бледное лицо вдруг посерело.

— Все равно, Шарль, — сказал он, — нам не следует рассуждать, мы должны повиноваться тринадцатому пункту.

— Не забывай, что мы располагаем некоторой свободой действий, потому что стоим выше Комитета!

— Но изменяет параграфы Комитет, а у нас такого права нет!

Его губы дрожали, но выражение глаз не смягчилось. Под давлением тех же ужасных пальцев моя голова начала поворачиваться вокруг плеч, и я уже находил своевременным вверить свою душу Пречистой Деве и святому Игнатию — главному покровителю нашей семьи.

В это мгновение Шарль, неизвестно почему защищавший меня, бросился к Туссаку и вцепился в его руку с такой яростью, какой никак нельзя было ожидать от человека, дотоле проявлявшего завидное спокойствие.

— Я не позволю вам убить его! — гневно воскликнул он. — Кто вы такие, что осмеливаетесь со мной спорить? Оставь его, Туссак, убери свои лапы с его шеи! Говорю вам, я не допущу этого!..

Но, видя, что криком их не пронять, Шарль перешел к мольбам.

— Выслушай меня, Люсьен! Позволь расспросить его. Если он действительно полицейский шпион, тогда пусть Туссак делает с ним, что хочет! Но если это просто безобидный путник, попавший сюда случайно, если он рылся в наших бумагах всего лишь из вполне понятного любопытства, отдайте его мне!

С самого начала этого разговора я не произнес ни слова в свою защиту, но мое молчание происходило отнюдь не из-за избытка мужества. Меня удерживала скорее гордость: лишиться чувства собственного достоинства — это было бы уж чересчур. Однако при последних словах Шарля я невольно перевел взгляд с чудовища, сжимавшего меня как в тисках, на его товарищей, от которых зависела моя участь. Грубость одного тревожила меня куда меньше, чем вкрадчивая настойчивость другого, усердно хлопотавшего о моем путешествии на тот свет: нет человека опаснее, чем тот, который сам боится, и из всех судий самым суровым и непреклонным оказывается тот, кто имеет повод для каких-либо опасений, — таков общий закон. Моя жизнь зависела теперь от того, что ответит Лесаж на доводы Шарля.

Лесаж приложил палец к губам и снисходительно улыбнулся настойчивости своего приятеля.

— Пункт тринадцатый, пункт тринадцатый! — принялся повторять он тем же ожесточенным тоном.