Анатолий Левандовский - Потомок Микеланджело

Узники форта «Насьональ» приуныли.

Нет, солнце свободы еще не желало им светить.

Они старались жить по тем принципам совершенного равенства , которые когда-то им проповедовал Гракх Бабеф и на которых была построена организация Равных. Сколько раз они обсуждали эти принципы, стремились их уточнить. Но все это в прошлом, в далеком прошлом. А теперь… Теперь их маленький коллектив не был вполне единым. Слишком разные люди — разная закваска, разные темпераменты и амбиции.

Старый Вадье, гордый своим революционным прошлым, держался совершенно обособленно. Якобинец до мозга костей, при Революционном правительстве II года председатель Комитета общей безопасности, он не разделял в полной мере взглядов Равных и мечтал о возрождении времени якобинской диктатуры и конституции 1793 года.

Блондо и Казен также не вполне вписывались в коммуну форта «Насьональ». Не являясь лицами близкими к Бабефу, они считали, что не заслуживают столь же суровой участи, как Жермен или Буонарроти и что попали сюда лишь «за компанию». Это создавало у обоих чувство своеобразной ущербности, усугублявшееся скверным характером Блондо. Положение старался исправить Жюст Моруа, лучший пропагандист идей Равных, отличавшийся ясным умом и благородным сердцем; он пытался всех сблизить и примирить, что удавалось далеко не всегда.

Жермен был пионером движения. Раньше всех познакомившийся с основателем заговора, его товарищ по аррасскому заключению и первый «рыцарь ордена Равенства», он косвенно участвовал в создании Великого плана Бабефа, или, во всяком случае, был активным свидетелем рождения этого плана. Уже одно это ставило его на определенный пьедестал. Сам он отнюдь не был человеком тщеславным, но те же Блондо, Казен, да и, пожалуй, Вадье, необоснованно подозревали его в этом, что не содействовало полной искренности в их отношениях.

Что же касается Филиппа Буонарроти, то, хотел он этого или нет, на него все смотрели как на главного, и одного его слова подчас было достаточно, чтобы приглушить начинающийся конфликт. Второй апостол Равенства после Бабефа, при Революционном правительстве — близкий соратник Робеспьера, постоянный комиссар якобинского Конвента, человек разносторонних дарований и огненного творческого темперамента, итальянец по рождению, француз по гражданству и революционер по призванию, он весь был овеян легендами. И именно на эту тему не раз заговаривал Жермен, с которым Буонарроти беседовал чаще, чем с остальными.

— Ты и впрямь происходишь от Микеланджело?

— А почему ты спрашиваешь об этом?

— Да так, любопытно все же. В разное время об этом многие говорили.

Филипп задумался.

— Как тебе сказать… Не по прямой линии, конечно. Помню, когда-то отец показывал мне некий полуистлевший документ… Но какое это может иметь значение?

— Большое. Тогда станет ясно, откуда идут твои таланты. Не делай удивленного лица. Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Все знают, что рисуешь ты не хуже Давида, а твои стихи и песни скрашивали многие вечера нашей неволи.

— Положим, рисую я много хуже Давида, стихи же и песни мои никогда не выйдут за пределы нашего круга… Правда, один талант у меня все же есть… — Филипп улыбнулся. — Я имею в виду талант, который привел всех нас в тюрьму, а затем и к этим серым берегам. Впрочем, друг Жермен, он в равной мере присущ и тебе, да и всем остальным.

— Талант революционера?

— Ты верно меня понял.

— Ну, нам-то здесь за тобой не угнаться. Но ведь у великого Микеланджело и в этом не было недостатка. Прикинь, сколько раз грозила ему тюрьма за ослушание сильных мира, как ему приходилось скрываться от цепких лап Медичи и папских агентов… А помнишь, сам Юлий II грозил сбросить его с лесов Сикстинской капеллы и даже в сердцах хватил посохом по плечу?..

— Как не помнить… Ведь недаром его называли «Неистовым».

— То-то и оно.

— Однако мы говорим о разных вещах, о вещах несовместимых. Революционер в искусстве и революционер в политике — далеко не одно и то же.

— Согласен, не одно. И все же несовместимости здесь нет. Напротив, часто одно дополняет другое. Разумеется, если революционер — творец. И ты первый тому доказательство…

…Беседу прервал колокол, извещавший, что настало время расходиться по камерам.

Но и потом, ворочаясь на жесткой подстилке и слушая вой ветра, он долго не мог заснуть, продолжая думать о сказанном. Случайный разговор с товарищем невольно обратил мысли в прошлое, заставил многое вспомнить и вновь пережить. И странно: думал он не о главном и не о близком. В памяти не всплыли ни их встречи на квартирах у Рейса и у Клере, ни арест на улице Трюандери, ни Вандомский процесс, ни кровавая смерть Бабефа. Не вспомнил он и о торном пути сюда, в форт «Насьональ». Нет, в эту ночь думал он о другом, совсем о другом. И это другое, бесконечно далекое во времени, становилось близким, почти ощутимым и зримым — более явным, чем нынешние тусклые дни, так похожие один на другой, наполненные шумом прибоя и грызущими сожалениями о былых ошибках.