Станислав Десятсков: Персонных дел мастер

Но тут в спор неожиданно вмешался дедушка.

— Не гневи бога, батюшка! Не вещай за всю православную церковь! Ступай домой и отмойся от грязи своих речей! А отрока я и без тебя накажу! — И в доказательство Изот сердито дернул за светлые кудри покорно склонившего перед ним голову Никиту.

Отец Амвросий, как бы задохнувшись, замолк и покатился через огород к своим черным хоромам. Только там он словно опомнился и издали погрозил всем маленьким кулаком.

— Да, плакали теперь наши денежки...— ворчливо заметил Кирилыч,— и виной всему девка! Ох, бабы, бабы! — После своей разгульной жизни в буслаевские годы Кирилыч так никогда и не женился, а своих женатых сотоварищей именовал несчастными каторжанами, плененными судьбою.

«А девушка-то и впрямь красавица!» Дед залюбовался нежным и тонким очертанием девичьего овала на иконе. Солнечные лучи, брызнувшие после дождя, казалось, так и ласкали краски: зарумянились щеки, засмеялись, словно живые, глаза.

— Дышит, вот те крест, дышит! — вскрикнул подошедший Кирилыч.

— И впрямь дышит! — Дед шагнул в сторонку, дабы не спугнуть первого взгляда.— Но и отец Амвросий прав: сие не икона, сие парсуна! И парсуна отменная! — И с радостью подумал, что, может, это и не парсуна даже, а картина нового письма. Да не из тех мрачных полотен, на кои нагляделся дед в замках ливонских баронов, когда ходил в молодые годы за рубеж с плотницкой артелью. Нет, в тех темных холстах не было жизни. А здесь — высокое озарение души. И радоваться надо — есть богатырский талант у Никитушки! И бояться: не зарыла бы жизнь сей талант в землю! Дед с показной суровостью посмотрел на застыдившегося Никиту и сказал властно:

— Ты, парень, вот что, отнеси икону сегодня же домой да поставь в горенку. Не то, почитаю, скучаешь один там ночами по зазнобушке! — И лукаво подмигнул Кирилычу. Тот захохотал так, как умел когда-то в Господине Великом Новгороде смеяться Васька Буслаев: громко, простодушно и от всего сердца. За смех этот и выкупил в свое время дед Изот разоренного купецкого сына, буяна и ёрника Кирилыча из долговой ямы.

И свидеться с Оленкой Никите удалось только через неделю после истории с иконой и отцом Амвросием. Попадья навалила на девушку столь много работы, что Оленка и на час не могла отлучиться с поповского подворья. Сам отец Амвросий в церкви боле не показывался, хотя деньги за работу, вопреки мрачным предсказаниям Кирилыча, заплатил исправно.

— Ох не нравится мне эта доброта! Слишком много церквей в Новгороде, чтобы в наших краях поп мирянину обиду простил! — сердито ворчал Кирилыч, когда снимали леса. Теперь всем открылись писанные чудесным лазорем, подновленные настенные фрески, а сверху, из-под самого купола, сурово и властно смотрел осиянный льющимся через узкие окошки „светом Вседержитель письма славного Феофана Грека.

— Деда, а пошто он кулаком-то грозится? — Роман всегда так: во фресках его интересовало движение, рассказ, а не узор и краски.

— А насчет того есть одна сказка, внучок! — Дед с младшим внуком обращался всегда не то чтобы ласковее, а как-то веселее — был и понятней и проще, и жизненный путь его, считал дед, будет прямее, чем у Никиты, — Писала в давние времена одна артель церковь. Писали и Вседержителя. Писали по уставу — с рукой благословляющей. А утром пришли — рука в кулак сжата. Ругнулись мастера и решили, что хлебнули вечор медовухи. Переписали. На другое утро приходят: опять рука в кулак сжата! Взялись они в третий раз за кисти и слышат вдруг голос сверху: «Писари, о писари! Не пишите меня с рукой благословляющей, а пишите с рукою сжатою! Держу я в той руке Господин Великий Новгород, и коли рука моя разожмется — тут и конец граду Новгороду!» Вот с тех пор наши новгородские мастера и пишут Вседержителя на свой сказ — с рукой сжатой, а не благословляющей!

— Но сей-то лик писал не новгородец, его ведь сам Феофан Грек писал, дедушка! А рука все одно сжата! — перебил старика Никита.

— Так оно так, лик сей писал великий Феофан! — согласился дед.— Прав ты, Никита,— малость учен, потому и прав. Но оставь-ка на время свою ученость и подумай: где жил Феофан-византиец лучшие свои годы? Ты думаешь, он наших сказок не слышал, медовухи нашей не пил, с мастерами нашими не водился? То-то! Большой был мастер, не спорю, но говорил сей грек в

Новгороде русским голосом! — Дед закашлялся и махнул рукой.— А впрочем, шли бы вы гулять, ученые головы! Нонче отец Амвросий нам всем расчет дал, не поскупился! Берите-ка! — Дед раскрыл кожаный кошель и дал братьям по рублевику весомой чеканки. — Ступайте, ступайте! — рассмеялся он удивлению внуков: никогда до того не баловал он их такими деньгами.