Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

В условленный час к ректору подошел молодой человек, и Паулюс усадил его рядом с собой на скамью. Незнакомец был вряд ли старше кучера, но лицо его с резкими чертами и едва пробивающейся темной бородкой посмуглело от явно нездешнего солнца.

— Как поживает ваша нога, мессир? — вежливо осведомился он.

— Как коряга, которую точат черви! Я — беспомощный подагрик, калека, шагу не могу ступить без костыля!

Заметив, как погрустнел собеседник, ректор приободрился:

— Да ладно, это все возрастные недуги и немощь от лени… Как говорится, молодой может умереть, а старик — обязан… Расскажи-ка лучше про свои приключения. Ты верно мне служил?

— Я все сделал так, как вы приказали, господин Берестейн.

— Значит, ты побывал в Пернамбуко?

— Да. Отплыл, в соответствии с договором, на том же корабле, что дети Деруика.

Паулюс даже пукнул от облегчения и, выпуская газы, приподнял ягодицу. Снова усевшись поплотнее, он снял с пояса кошель и высыпал в руки юноше все, что там было, даже не глянув, сколько дает. Глаза у него повлажнели — может, от признательности, а может, от холода, поди пойми.

— Господь вас благослови, мессир! — поблагодарил юноша, подобрав несколько монеток, упавших в снег.

— А теперь рассказывай!

— Плавание прошло как нельзя лучше: ветер все время был попутный, ровный и мягкий, море ласково покачивало корабль, словно баюкало… И общество собралось приятное: сплошь купцы, все больше голландские и французские, да еще несколько итальянцев. Правда, они так стерегли свои тюки, что даже спали на них, но от вина и карт не отказывались…

— А с Деруиками ты подружился?

— Увы, они всегда держались в сторонке, не приближались ни к пассажирам, ни к команде, можно подумать — не люди, а призраки. Мне понадобилось целых три недели, чтобы завоевать их доверие и попасть в каюту, где они ютились все вместе: ели из одной миски, спали вповалку, и между ними была такая близость, что капитан заподозрил incestum. [59] Инцест (лат.).

Устыдившись этого непристойного даже и на латыни слова, рассказчик перекрестился, и Берестейн последовал его примеру, но когда юноша, решив, видимо, еще и глотку промыть, зачерпнул пригоршню снега и положил в рот, заторопил его:

— А дальше-то что было?

— Дальше, приложив еще больше усилий, я сумел подружиться с одним из Деруиков. Его зовут Виллем, и он, как мне показалось, больше других любит поговорить. В ответ на историю его жизни я рассказал свою — выдумав такую, какая, по моим представлениям, должна была бы ему понравиться. И попал в точку! Стоило ему услышать, что я — сын холодного сапожника, высланный из Провинций за то, что, истерзанный голодом, украл с прилавка яйцо… — тут хорошо одетый незнакомец и ректор дружно прыснули, — он проникся ко мне сочувствием, объявил, что мы братья, вот просто близнецы, и мы настолько сроднились, что в день, когда «Лучезарный» причалил, я вышел на берег вместе с его семьей, и мы с ним вместе потащили один из сундуков — я за одну ручку, Виллем за вторую… И тогда…

Паулюс не дал юноше закончить фразу, с силой прижав палец к его губам. Затем подобрал свободной рукой сосновую шишку, запустил ее в сторону ограды и угодил, куда метил: в припавшего головой к прутьям в сладкой дреме кучера. Тот вздрогнул, проснулся и побрел к карете. Ректор щелкнул пальцами, что означало «убирайся куда подальше», возница послушно взялся за поводья, и вскоре карета скрылась из виду.

— Надо же, просто все на лету ловит! — заметил незнакомец.

— Да, но, к сожалению, у него есть уши, а кроме них, еще и язык, которым он мелет в угоду Элиазару. Мне бы слуг слепых и глухих — вот это было бы в самый раз… Ладно, продолжай…

— Виллем с братом и сестрами двинулись было к дому губернатора, я с ними, но судьбе было угодно, чтобы, почти добравшись до цели, мы встретили их отца, Корнелиса. Старик тащил такой же огромный, как наши, сундук и явно намеревался отплыть. Видимо, за два года в Бразилии он страшно изменился, потому что дети не сразу его узнали, а сам он был не в силах поверить, что семья, оставленная в Соединенных провинциях, прибыла к нему на этот далекий берег, и долго тер глаза. Но в конце концов и он, и дети убедились, что никакого обмана зрения тут нет, кинулись друг к другу и принялись обниматься и целоваться, как могут только родственники, встретившиеся после длительной разлуки. Картинка получилась трогательная донельзя, и будь у кого-нибудь из нас талант госпожи Лейстер, стоило бы ее запечатлеть на холсте.