Андрей Степаненко - Еретик

Софроний тряхнул головой, резким движением вытащил из-под себя кипу желтых папирусных листов и принялся их судорожно листать, явно пытаясь выяснить, так ли говорил Спаситель.

— Кифа, Кифа… — послышалось от входа, — и это, по-твоему, честный диспут?

Кифа прикусил губу и медленно повернулся к вошедшему. Он подозревал, что Ираклий пригласит Симона, однако искренне рассчитывал, что вечно кочующий по всей Ойкумене татуированный варвар к началу Собора не поспеет.

— Давай обойдемся без этого [7] Использование гипноза, в том числе и на публичных церковных диспутах было широко распространено и считалось доблестью, знаком высокой духовности. , Кифа, — с улыбкой предложил амхарец и оглушительно хлопнул в ладоши. — Всем смотреть на меня!

Делегаты вздрогнули и дружно повернулись на голос.

— Я немного опоздал, — широко улыбнулся амхарец. — Не подскажете, о чем был диспут?

Делегаты растерянно зашушукались, и лишь Софроний озабоченно вертел стопку желтого папируса.

— Не могу найти! — громко, на весь храм пожаловался он. — Откуда он это взял?

Сложенную вдвое папирусную четвертушку вольной грамоты Ираклию принес начальник имперской почты. Император осторожно развернул документ и, не веря своему счастью, замер: здесь было указано все — и город, и квартал, и, конечно же, имя освобожденной рабыни.

— Кто, кроме тебя, держал это в руках? — улыбнулся он чиновнику.

— Судья, — мгновенно взмок тот, — а больше, кажется, никто.

«Значит, убрать придется троих, — отметил Ираклий, — этого… потом судью и… Симона».

Он вздохнул. Симон был ему нужен. Очень нужен.

«Хотя… откуда ему знать, что это за Елена?» — попытался уговорить себя император и бросил растерянный взгляд на Пирра.

— Все в порядке? — поинтересовался изнемогающий от любопытства Патриарх.

— Ты даже не представляешь, с каким огнем я сейчас играю, — покачал Ираклий головой.

Патриарх принужденно улыбнулся.

— Всегда так было. Вспомни, как мы с тобой Фоку свалили…

Ираклий улыбнулся. Когда он, тогда совсем еще мальчишка, лично отрезал тирану детородный уд, Фока заревел, как маленький ребенок, — не от боли, от обиды. А уж когда с него начали сдирать кожу…

— Разве ты не рисковал? — продолжил Патриарх.

Ираклий покачал головой. Если бы мятеж не удался, кожу бы сняли с него самого. Фока это дело ох, как любил.

— Однако все вышло, как нельзя лучше… — заглянул ему в глаза Патриарх.

Ираклий сдержанно кивнул. Все действительно удалось, — главным образом потому, что его отец, тоже Ираклий не побоялся объединиться с номадами [8] Номад — кочевник, варвар. . Они как раз хлынули из глубинной Африки.

— Но вы рискнули, — как услышал его мысли Пирр, — и варварская Нумидия стала принадлежать твоему отцу, а ты не только сам взлетел, но и всех армян поднял. Почитай, на самый верх.

Император недовольно крякнул. Все было так, но вечный оптимист Пирр уже не помнил, да, и не хотел помнить, чем рисковали здешние армяне, вверяя свои судьбы клану потомственных полководцев Ираклиев. А вот император это помнил… и забывать не собирался.

— У тебя и теперь все удалось, — кивнул на зажатый в руке листок Патриарх, — вижу. Осталось только устранить свидетелей… Симона — после Собора — могу и я…

Ираклий, призывая к молчанию, поднял руку и отвернулся к окну. Патриарх был прав, но убивать Симона ему не хотелось. И не только потому, что тот был ему еще нужен.

— Скажи мне, Пирр, — он отошел от окна, — Симон хоть раз хоть кому-нибудь проигрывал?

Патриарх уклончиво повел головой.

— Ну? — заглянул ему в глаза Ираклий. — Что же ты молчишь?

— Нет, — выдавил Пирр.

Ираклий кивнул.

— То-то и оно. Он отважен, умен, а главное, Бог, а может быть, и кто-то еще всегда на его стороне. Чем ты это объяснишь?

Патриарх высокомерно фыркнул.

— Бесы на его стороне, Ираклий, бесы… он же продажный, как Вавилонская шлюха! Только за деньги и делает что-то. И вообще, что ты его боишься?!

Ираклий вспыхнул; обвинений в трусости он не терпел — ни от кого. А перед глазами вдруг вспыхнула давняя картина: он, пятнадцатилетний, в обычной гладиаторской броне из бычьей кожи стоит посреди арены перед не желающим сражаться медведем. А там, в императорской ложе широко улыбается Фока.

Тиран прекрасно знал, что медведя опоили, но главное, что он знал: если сражение не состоится, Ираклий сын Ираклия не получит статуса мужчины вплоть до следующего ежегодного испытания, и это будет о-очень чувствительный удар по авторитету семьи.