Андрей Степаненко - Еретик

Агент хмыкнул.

— Прямо сейчас — никто. Они там здорово напуганы. Поэтому все будут ждать, чем закончится твоя война с аравитянами.

Ираклия это устраивало.

— А потом?

— Ты и сам знаешь, Ираклий, — невесело улыбнулся агент, — следующий Папа будет твоим злейшим врагом. Кто бы ни выиграл эту войну.

Ираклий кивнул. У него был в Риме подходящий на роль нового Папы родственник — сводный старший брат императрицы Мартины, кастрат, умница, уважаемого рода, но, если честно, Ираклий и в нем не был уверен.

— Хорошо, — кивнул он, — займись Северином.

— Прямо сейчас? — поднял брови агент.

— Нет, конечно, — мотнул головой Ираклий, — мне не нужно, чтобы смерть епископа Римского связывали с его конфликтом со мной. Сначала я испугаюсь, потом немного уступлю Собору, а уж тогда…

Агент вежливо улыбнулся, дождался отпускающего полужеста, поклонился, вышел, а Ираклий глянул на клонящуюся к линии горизонта оранжевую комету и снова разложил на столе карту Египта. У него было такое чувство, что там что-то не так.

«Хотя… что этот Амр может сделать? Даже когда Менас поможет ему перебраться через Нил, к зернохранилищам, все торговые пути останутся под моим контролем. Родос взять немыслимо. Трою [44] Троя — крепость, перекрывавшая проход в античный Траянский канал (Trajanus Amnis) из Нила в Красное море. В описываемое время самый важный военно-стратегический объект Ойкумены. В паре с крепостью на о. Родос, Троя составляла уникальное оборонное сооружение и позволяла целиком контролировать всю морскую торговлю Египта с Индиями, то есть, самых богатых регионов мира. Из-за вечного перемещения береговой линии Нила, вход в канал и защитные сооружения так же регулярно перемещались по берегу. — тем более…»

Ираклий знал: элитная двадцатитысячная армия Теодора против трех тысяч пастухов Амра — это даже не смешно. И роль у Амра одна — оставить хорошо доказуемые улики. Он и не мог сыграть никакой иной роли!

Но чувство какого-то непорядка уже не отпускало.

Кифа чувствовал себя нехорошо, так, словно получил удар кулаком в грудь. Симон был прав. Глубоко прав.

«Спасение не в соблюдении заповедей, а только в пролитии жертвенной крови…» — мысленно повторял и повторял его слова Кифа.

Так оно и было. Господь частенько насылал бедствия на людей — как праведных, так и грешных, а успокаивался лишь когда утолял жажду по этому красному и соленому напитку. А заповеди… заповеди не работали — соблюдай их или нет. Уж Кифа-то это чувствовал давно, еще когда ходил повсюду вслед за своим учителем. Кифе не хватало отваги это сформулировать — так же точно и беспощадно. А вот Симону хватало; этим он и был опасен — всегда.

— Симон, — позвал он.

— Да? — удивился варвар тому, что его окликнули.

Кифа на мгновение умолк. Было бы правильно как-то выразить признательность за эту интересную мысль.

— Как ты попал в монастырь? Ты же варвар.

Амхарец помрачнел.

— Мою деревню вырезали солдаты Херода. А меня подобрали монахи.

Кифа удивленно поднял брови и тут же понял, почему Симона не кастрировали, как любую другую одухотворенную собственность монастыря. Симон не был своим, он был варваром, «амхарой», низшим из низших, а потому не мог рассчитывать на Спасение даже без мужских ядер.

— О чем думаешь? — подал голос амхарец.

Кифа усмехнулся. Прямо сейчас он подумал, что Господь мстит человеку, словно кровному врагу. Ибо только у кровного врага убивают старых и малых, виновных и невиновных без разбора. И, глядя на оранжевое зарево кометы, Кифа склонен был думать, что варвары с их диким прагматизмом поступают вовсе не глупо, отдавая жизни своих младенцев Тому Который.

— Кровь отданного в жертву первенца проливается по принципу «кровь за кровь», — проронил он.

Кифа знал, что бывают и другие варианты. Иногда к Отцу уходит зрелый человек, правильно зачатый в храме и затем всю жизнь постившийся и молившийся Божий сын. Такие люди уходят добровольно, чтобы попросить Отца о милости для своего народа. Но, в общем…

— От Всевышнего просто откупаются, — с горечью проронил Кифа.

Амхарец, подтверждая правоту Кифы, кивнул.

— Я видел это в десятках племен.

Кифа усмехнулся. Он тоже знал эту примитивную логику дикарей. Они пьют кровь убитого монаха с тем же восторгом, с каким съедают печень убитого героя, — дабы обрести чужие качества. И каждый надеется, что станет таким же, как съеденный. Что Всевышний, глядя на людоеда, только что причастившегося крови Его сына, подумает: «В нем течет моя кровь, не буду его карать…»