Юсуф Зейдан - Азазель

— Отец мой, ты здесь? — Голос дьякона, робко постучавшего в дверь кельи, вывел меня из забытья. Не был ли это знак свыше, что нужно выходить из состояния ничтожности, в которое я вверг себя сам? — Отец мой, ты спишь? — вновь послышался голос дьякона и повторный стук.

Пошатываясь, я вышел из своего скорбного угла и, держась за стену, отпер засов. Свет за спиной дьякона больно ударил в глаза, а его голос встревожил меня:

— Отец мой, ты здесь! Я уже почти час стучу в твою дверь. Не знал, что у тебя такой тяжелый сон.

— Что тебе нужно, сын мой? — спросил я, покачиваясь. Только внезапное появление дьякона держало меня на ногах.

— Тебя ожидают в библиотеке.

Когда дьякон ушел, я, словно лишившись опоры, едва не упал. Меня ждут в библиотеке! Кому это я сейчас понадобился? Я не хочу никого видеть и не хочу, чтобы меня кто-то ждал.

Тяжелой поступью, словно спускаясь с вершины дикой горы Кускам, я сошел по лестнице. Монастырский двор был пуст, а полуденное солнце слепило наполненные печалью глаза. Я брел в библиотеку походкой засыпающего на ходу путника, и мозг мой сверлила мысль: кто же ждет меня там? Дотащившись до полуоткрытой двери, я мягко толкнул ее.

— Марта!

— Да, отец мой, я уже давно тебя жду.

— Чего тебе нужно?

— Присядь, отец мой, прошу тебя.

Я сел, не глядя на нее. Слезы наворачивались на глаза, но я сдержал их. Марта молчала… Когда наше молчание стало затягиваться, я взглянул на нее и увидел в ее глазах готовые пролиться слезы. Черный цвет платья подчеркивал белизну лица, на котором застыло выражение детской чистоты. Вглядевшись, я вдруг почувствовал, что Марта настолько непорочна, что не могла совершить то срамное дело, о котором я думал, и что если бы она была падшей женщиной, то, наверное, Господь лишил бы ее ангельского образа и наделил обликом шлюхи. Будь она такой вертихвосткой, разве нужно было бы ей домогаться меня и сидеть сейчас передо мной в таком непорочном молчании, овеянном ароматом целомудрия? Не может лгать этот ее пленительный и одухотворенный образ, подобный Деве Марии…

Марта подняла голову и произнесла, печально глядя мне прямо в глаза:

— Гипа, прошу, не обижай меня. Несправедливость жестока, а я в своей жизни видела много жестокости.

— Ты уединялась в палатке с этим человеком, Марта, и пела для него ночью?

— Я все тебе расскажу.

И Марта, прежде чем расплакаться, со всей откровенностью рассказала мне, что в тот день перед закатом глава каравана послал ей с одним из своих слуг три платья, мешок пшеницы и мешок сушеных фруктов. Слуга сказал, что это подарок от главы каравана тем, кто живет по соседству с благословенным монастырем. Так сказал слуга. А после захода солнца он снова появился и сообщил, что от соседей они узнали, какая она замечательная исполнительница песен гончаров и горшечников, которые в этих местах называют «кукийюн», а они как раз устраивают праздник для монахов и жителей здешних мест в честь излечения их господина.

Марта на мгновение замолчала, а затем продолжила свой рассказ:

— Этот человек сказал, что, если я приду к ним спеть, глава каравана заплатит мне деньги, так что я пошла к ним вместе с тетей и стала петь. Как ты знаешь, Гипа, «кукийюн» — достойные песни, в них нет ничего непристойного. На празднике присутствовали многие монахи из монастыря и дьяконы, а еще — жители тех домов, что стоят рядом с монастырем. Я и тебя ожидала там встретить и постоянно выглядывала в толпе, но ты не появился. Когда праздник закончился, глава каравана подвел нас, меня и тетю, к своей палатке. Он вошел внутрь, а мы остались ждать снаружи. Через некоторое время он вынес платья для меня и для тети и еще дал мне денег. И мы возвратились в свою хижину, где оставались до следующего дня…

Марта рассказала все это, и слова ее звучали совершенно искренне. Закончив, она потупила взгляд, и из глаз ее закапали слезы. Я не выдержал и заговорил, чтобы утешить ее:

— Мне-то сказали, что ты пошла с ним, и я подумал…

— Не думай обо мне плохо, Гипа.

— Ах… Ты стала звать меня по имени!

— Прости, я забылась… Но я счастлива, потому что ты думал обо мне, пусть даже так плохо.

— Счастлива, Марта?

— Да, потому что твои оскорбительные мысли говорят о том, что ты любишь меня так же, как люблю тебя я.

Она вдруг вскочила и выбежала из библиотеки, оставив меня в таком состоянии, о котором ведал лишь милосердный Бог, скрытый за своими высокими небесами.