Н. Кальма - Джон Браун

Оливер, задыхаясь, просил отца прекратить его мучения, пристрелить его.

— Нет, мальчик, потерпи немного, я уверен, тебе станет лучше, — нежно говорил ему капитан.

Но наступил момент, когда этому перестали верить и отец и сам Оливер. Тогда Браун положил руку на спутанные волосы юноши и повернул к себе его тонкое, почти девическое лицо.

— Слушай меня, Оливер, — сказал он глухо, — если ты умрешь, ты умрешь славной смертью, сражаясь за свободу. Если ты должен умереть — умри как мужчина.

И Оливер затих, как Уатсон. Он уже не стонал и не просил, чтобы его пристрелили. Только когда за стеной раздалась частая барабанная дробь, он вдруг приподнялся, словно хотел вскочить, и тут же упал навзничь. Что-то заклокотало у него в горле, голова свесилась на грудь. Джон Браун вздрогнул, пристально посмотрел в его молодое мертвое лицо и опустился на колени.

Обстрел начался не сразу. Морская пехота, которая пришла на рассвете, еще пила кофе, еще завтракала, и к осажденным голодным бойцам доносился запах поджаренного хлеба и каши, доводивший их до исступления.

Моряки в синих мундирах с белыми поясами, в голубых брюках казались особенно нарядными и подтянутыми. Позавтракав, солдаты разобрали винтовки и окружили машинную. Впереди построились две шеренги. Одна часть солдат была вооружена тяжелыми молотами, вроде кувалд, вторая — держала винтовки со штыками: было приказано не стрелять до последней возможности, чтобы не задеть и волоса на головах заложников в машинной.

Тысячи людей собрались на Боливарских высотах, на Лоудоновском склоне, на улицах. Из всех окон торчали головы любопытных. Сотни зрителей висели на заборах и на деревьях — все жаждали присутствовать на заключительной сцене этого спектакля. Лишь бы не пропустить ни малейшей подробности финала! «Сыны Виргинии» криком и свистом торопили и подзадоривали моряков.

— Ну-ка, начинайте вашу охоту! Затравите нам этого старого волка Брауна!

Время шло, а наступление все еще не начиналось. Дело было в том, что командование никак не могло решить, кому же вести атаку.

Полковник Ли, одетый в штатское платье, пререкался с полковником Шрайвером, командующим мэрилендской милицией. При этом у обоих на лицах играли любезнейшие улыбки. Быть может, полковнику Шрайверу угодно взяться за это дело? Но полковник Щрайвер охотно уступит эту честь своему уважаемому коллеге, тем более, что коллеге платят за его работу.

— Лейтенант Грин, — сказал, потеряв терпение Ли, — не возьмете ли вы на себя честь выбить этих людей из их гнезда?

Грин, молодой офицер, бывший накануне парламентером, приложил руку к кепи и поблагодарил полковника за высокое доверие. Потом он отобрал наиболее рослых моряков. Тысячи глаз следили за каждым его движением. Грин чувствовал себя как актер в ответственной роли.

Полковник Ли подозвал к себе адъютанта Джеба Стюарта:

— Предъявите им там, в машинной, ультиматум: сдаетесь или нет? Если нет, взмахните шляпой.

Люди на Боливарских высотах, на Лоудоновском склоне, на улицах, в окнах видят, как офицер в шляпе с пером четким шагом пересекает двор арсенала, подходит к двери машинной, стучит. В чуть приоткрывшейся двери показывается сначала взведенный курок карабина, потом высокая фигура старика с белой растрепанной бородой и пронзительными глазами. Минуту старик и Джеб Стюарт смотрят друг на друга.

— Вы уже однажды были у меня в руках, Джон Браун Осоватоми. Это было в Канзасе, — говорит Стюарт надменно.

— Да, но вы тогда не смогли меня одолеть. Я был сильнее вас, отвечает спокойно Браун.

— Вы сдаетесь теперь, здесь?

— Нет, я предпочитаю умереть, но не сдаться.

Джеб Стюарт взмахивает шляпой. Перо чертит в воздухе широкую плавную линию.

— Вперед! — кричит солдатам Израэль Грин. — Вперед!

Джон Браун в последний раз оглядывает своих бойцов. Их всего пятеро.

Черное лицо Императора отливает синевой. Запачканная кровью повязка перерезает лоб. У остальных хмурые, закопченные и сосредоточенные лица. В углу, как груда тряпья, валяются скорченные от страха заложники. В эту, казалось бы, неподходящую минуту Браун вдруг вспоминает себя мальчиком. Вот он, конец Аннибаловой клятвы! Что же, он честно прошел свой путь! Но люди… такие молодые, такие восторженные храбрецы! Он морщится от охватившей его жалости.

— Друзья, постараемся как можно дороже продать нашу жизнь, — говорит он. — Своей жизнью мы добудем свободу угнетенным! Мужайтесь, люди!