Камиль Яшен - Хамза

- Рахмат, спасибо. Святые слова, байвачча. Катта рахмат, большое спасибо!

Хамза сидел около дверей с Юсуфджаном-кизикчи. Этот край опекал Алчинбек.

Хамза, с самого начала сказавшись больным, не притрагивался к своей пиале. Нервы его были напряжены до предела. Он боялся, что, если выпьет хотя бы каплю вина, случится что-то непоправимое. Он сидел опустив голову, стараясь не смотреть в сторону Садыкджана, и лишь изредка отщипывал по одной виноградине от лежавшей перед ним большой золотисто-розовой грозди.

- Эй, Юсуфджан! - закричал через весь дастархан захмелевший Миркамилбай Муминбаев. - Как поживаете, как здоровье детей, домашней посуды, того-сего?

- Слава аллаху! - тут же громко и весело откликнулся кизикчи. - Это только привидения могут позволить себе несчастье иметь детей, а мы, осеняемые милосердием наших щедрых баев, живём себе припеваючи, не имея ни домашней посуды, ни потомства - ни мальчиков, ни девочек!

Общий смех подгулявших гостей покрыл ответ знаменитого острослова.

- Сегодняшняя щедрость нашего хозяина действительно не имеет границ, - вступил в разговор судья Камал. - Великая честь получить приглашение к такому обильному угощению...

- А меня никто не приглашал сюда! - перебил судью Юсуфджан. - Я пришёл сам. Я вообще никогда не жду никаких приглашений. А почему? А потому, что знаю - везде ждут меня!

И снова общий хохот гостей был ответом на очередную шутку кизикчи.

- Меня никто не приглашал, - продолжал Юсуфджан, - зато я пришёл самый первый. А почему? А потому, что знал - здесь будет очень вкусная еда. Наш хозяин всегда славился хлебосольством, ибо аллах непрерывно осыпает его своими милостями. А почему осыпает? - спросите вы у меня. А потому, отвечу я, что если уж бог захочет кого-нибудь наградить богатством, так он не спрашивает, кто был твой отец.

Теперь уже все смеялись, как говорится, навзрыд, до упаду.

Не было за столом человека, который не помнил бы, кем был отец Садыкджана-байваччи и сколько тысяч танапов оставил он в наследство сыну.

- У вас, Юсуфджан, очень острый язык, - сказал судья Камал, когда смех утих.

- Не язык, а ум, - коротко хохотнув, поправил судью кизикчи. - Это большая разница.

- Тем хуже, - нахмурился Камал-кази.

- Почему хуже?

- Нажили себе, наверное, много врагов, а?

- У меня, кази-ака, против врагов есть сильное средство, - подбоченился Юсуфджан, - я все молитвы корана знаю назубок.

Кроме того, из тысячи имён господних имеется три имени - Джабар, Кабыз и Кави, которые надо написать на бумаге и зарыть в землю, чтобы всем твоим врагам по воле божьей стало худо жить на этом свете... Если же кто-то добивается твоей погибели, то нужно выбрать три имени из девяноста девяти имён господних. Вот они, эти имена, - Каххар, Музил и Джабир.

Когда вы напишете их на бумаге, надо принести землю из семи развалин: первую - с перекрёстка, вторую - из развалин дома, третью - от старой мельницы, четвертую - опять из развалин дома, пятую - из развалин минарета, шестую - с того места, где ишак перевернулся, а седьмую, последнюю, - с самого высокого холма... Возьмите какую-нибудь посудину, всё смешайте, тысячу раз произнесите имя своего врага, желая ему самой страшной смерти, потом закопайте посудину среди наиболее древних развалин города, и готово дело: вашего врага настигнет мучительная гибель - он умрёт в корчах и судорогах.

- Слишком заумно шутите, Юсуфджан, - вздохнул судья Камал. - А ведь в коране сказано: кто в этом мире переусердствует в роли шута-масхарабоза, тот в день всемирного светопреставления станет свиньёй...

- Боже праведный, как замечательно! - захлопал ладонями по собственному животу Юсуфджан. - Неужели это возможно? Неужели мы все явимся на тот свет в ещё более интересном виде, чем живём на этом свете?

И снова, хватаясь за бока, громко смеялись гости, снова вытирали весёлые слёзы даже самые угрюмые и неулыбчивые.

Хамза, давно знавший Юсуфджана-кизикчи, много раз видевший его в цирковых представлениях, был поражён смелостью и находчивостью знаменитого народного острослова. Ему даже захотелось записать некоторые из его шуток, чтобы потом использовать их в каком-нибудь стихотворении или в статье в газете. И даже использовать не саму шутку, а тот принцип, по которому она строилась, - постоянная нацеленность против общественного зла и несправедливости.

Но не было с собой ни карандаша, ни тетради. И в памяти запечатлевались только бесстрашие и какая-то молодая, не знающая ограничений дерзкая задиристость весёлого смуглого человека.