Антон Дубинин - Собаке — собачья смерть

С легким содроганием сердца Антуан заметил среди прочих своего старого… детского еще, так сказать, врага. Здоровый парень Марсель Альзу-Младший, сын Марселя Кривого, — один из последних, кого Антуан ожидал, да и, по правде говоря, хотел тут увидеть. Когда тот подошел ближе, терпеливо ожидая за спиной тетки Вилланы своей очереди поговорить с Антуаном, молодому монаху стоило немалых усилий смотреть на собеседницу, а не поверх ее головы — на грозную фигуру Марселя, семья которого наряду с Бермоном славилась в деревне как оплот ереси. Старые еретические верные, унаследовавшие ересь от дедов вместе с ненавистью к франкам и памятью партизанской войны… Некстати же вспомнилась Антуану и одна его возлюбленная сестра во святом Доминике, молодая Пруйльская монахиня: в бытность еретичкой она, юная, была просватана не за кого иного, как за этого самого Марселя. От которого Антуан всю сознательную жизнь до 16 лет невольно ожидал какой-нибудь гадости — старый, хорошо знакомый недруг, мимо которого следует как можно скорей прошмыгнуть по улице, пока тот смеха ради не щелкнул больно по голове… Идиотское ощущение детства заколотилось у Антуана в трусоватом месте под сердцем; даже ладони вспотели, и он только надеялся, что глупая тревога никак не отразилась на лице. Не добавляло покоя и воспоминание о последней их встрече — в то время как пасынок Бермона уезжал с монахами вступать в доминиканский Орден, их же вооруженный эскорт увозил с собой в Памьерскую тюрьму Марселева родного отца.

Однако Марсель Большой подошел против обыкновения кротко. Сверху вниз, но все равно с легким заискиванием глядя ему в лицо, поклонился малость — в такой-то одежке и человек другой! — и Антуана до кончиков пальцев проняло облегчение. Разом сделалось жарко и хорошо.

— Здрасьте, мм, отец… Отец Антуан! Помните меня?

— Брат, — поправил юноша, чувствуя, как губы разъезжаются в дурацкой улыбке. — Пока я не отец, только брат студент, и здоровья тебе желаю от всей души, Марсель! Еще бы я тебя не помнил!

Он был совершенно искренен. В этот миг он и правда забыл, каким на самом деле помнился Марсель — дававший тумака ни за что ни про что, убивший камнем матушкину курицу, Марсель чужой и неприятный. Прошедшее прошло, мир изменился вместе с людьми, больное исцелилось, иссохшее оросилось . Это был земляк из Мон-Марселя, один из наших, и Антуан-диакон, спустившийся навестить родное село с вершин своей новой жизни, уж так-то был рад его видеть.

— Для проповеди вы, значит, явились? — скромно допытывался Альзу-младший, и Антуан подавил усмешку. Вот же перепугались, бедные, двух белых хабитов! А уж Марсель и подавно, у него ведь — страшное дело — отец в тюрьме, инквизиция всюду мерещится… Надо его поскорей утешить.

— Для проповеди, только для проповеди, сам Господь будто подсказал, что вы тут остались в пасхальное время — и без священника.

— И надолго ли к нам? — почтительно бубнил Марсель, выглядывая из-под густой шевелюры, как стеснительный пес из-под куста. Явно не мог придумать, наравне со всеми, как будет правильней держаться с новым, белорясным и бритым Антуаном.

— Нет, к сожаленью, ненадолго — нас с отцом Аймером в монастыре ждут со дня на день, может, и на завтра не останемся — приор будет гневаться. И капитул так велел!

Антуан, разливаясь соловьем, сыпал роскошными монашескими словечками — приор, капитул — чувствуя наконец, как все становится по местам, как два несочетаемых куска жизни — до и после — наконец срастаются: Антуан из Мон-Марселя и брат Антуан из Жакобена оказались одним и тем же человеком.

— Так это вас прямо из Тулузы и послали к нам в Сабартес? В самый Мон-Марсель отправили с проповедью нам, грешникам?

— Ну, не вовсе так, — счастливо болтал Антуан. — Назначение-то было по Тулузену и Фуа, а в Мон-Марсель мы, можно сказать, Святым Духом забрели. Я собрата упросил завернуть с дороги на пару дней — сильно мы не опоздаем, а мне так-то захотелось своих повидать и вам послужить — вам, земляки!

— Так это, стал быть, никто и не знает, что вы с… отцом Аймером тут у нас гостите-проповедуете?

— Ну, по возвращении мы, конечно, от приора того не скроем — послушание, друг Марсель, это дело спасения, — карие глаза Антуана лучились радостью собственной нужности, — но поначалу такого намерения мы и правда не имели, так что в Тулузе да, никто ничего…

Громкий и весьма тревожный оклик прервал такую приятную и доверительную беседу старых недругов, Божьей волею обращенных в приятелей. Антуан досадливо обернулся — чтобы нос к носу увидеть лицо, которое видеть было изначально радостно, куда отрадней, по правде сказать, чем Марселево. Гаузья, сестра Альзу-Старшего и Марселева тетка, влезла между собеседниками, оттесняя племянника с непонятной настойчивостью.