Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

— Наив… — на сей раз прозвище прозвучало естественно и просто, — Вот веришь, я в самом деле не хотел. Тебя оговорил клеветник, с которым я… еще разберусь. Завтра. Ведь ты… остаешься?

— Да, — отвечал Кретьен, сжимая руку друга в своей, — конечно. На самом деле… куда ж я от вас?.. У меня же больше никого нет на целом свете. Но зачем было, Анри… Разве ты не мог просто спросить?

— Да я хотел! Видит Бог, хотел! Затем и приехал… Но на меня находит иногда что-то, ты же знаешь. Я становлюсь как бешеный, ничего вокруг себя не вижу… А тут еще эта дуреха на лестнице, как ее, — Катрин… Все перемешалось, то одно, то другое, я стал как слепой совсем… Да, — вспомнил светловолосый «асассин», — я же пса зарубил. В лесу. Он ластился, а я и рубанул… Вот это самое накатило, стыдно теперь ужасно.

— Какого еще пса?..

— Белого, двухлетнего… Жалко бедолагу, а главное, — ну не собирался я этого делать! Просто в глазах потемнело, раз, просыпаюсь — а он уже того… лапами сучит, помирает. Кровища везде, меч испачкал…

— Ты безумец, — с любовью, горечью, сердитой нежностью Кретьен потряс друга за плечи. — Нет, монсеньор, тебя оставить на тебя самого — все равно что ребенка неосмысленного на войну отправить… Тебе кормилица нужна. Я буду тебе доброй матерью, Анри. Иначе ты тут всех собак перекалечишь, а уж коней…

Чувствительный граф сдавил его со всей своей медвежьей силой, так что ребра поэта затрещали.

— Ну вот и хорошо… Значит, теперь все будет, как раньше?..

— Ничего уже не будет как раньше, — тихо сказал Кретьен, глядя в сторону. Знать бы, как он прав — не говорил бы так, просто слова сами вырвались из каких-то пророческих глубин, которые есть у каждого человека.

— Почему? — дернулся Анри, заглядывая ему в лицо. Тот только усмехнулся:

— А, пустое… Само сказалось, не обращай внимания. Я же остаюсь.

— Ну, это главное. Ты пошел бы тогда, сказал Мари, что все в порядке, — Анри отстранился, радостно хлопая друга по плечу. — А то наша Оргелуза переживает…

Кретьен ответил ему легким тычком в ребра:

— Может, лучше ты сходишь?.. Ты ее муж все-таки! Может, она спит уже давно…

Почему-то, безо всякой видимой причины, ему очень не хотелось сейчас идти к Мари. Будто бы ангел-хранитель хватал его за плечи, отчаянно мотая головой: нет, нет, не ходи!..

— Да не спит она… Я точно знаю. Иди, иди, она из-за тебя расстраивается, ты и утешай.

— Ну, хорошо. На минутку загляну.

Ангел-хранитель за его спиной беззвучно заломил руки, но он был невидим, а Кретьен — нечувствителен сейчас к колебаниям воздуха. Он улыбнулся другу — впервые нормальной, не замороженной улыбкой — и взял со стола подсвечник.

…Когда он пришел к Мари, масло в лампе уже наполовину прогорело. Фитилек дергался и слегка чадил, плясал маленький язычок пламени. Мари лежала на кровати лицом вниз, и не ответила, когда в дверь постучали. Тогда Кретьен, поразмыслив не более мига, потянул дверь на себя — тяжеленную, дубовую, с досками внахлест (мой дом — моя крепость… а моя спальня — мой последний крепостной оплот…) и вошел.

Сначала ему показалось, что госпожа плачет. Но когда Кретьен окликнул ее по имени, она резко воспрянула и села в постели, и он увидел глаза Мари — совершенно сухие, возбужденно-яркие.

— Это ты… Ты не уезжаешь? Скажи, что ты не уезжаешь!

— Конечно, нет, госпожа моя, — улыбнулся он, присаживаясь на край постели. Толстоногий табурет, опрокинутый им, когда ворвался Анри, был теперь поднят служанкой Анет и отставлен к стене — слишком далеко, и придвигать его не хотелось. Светильник на сундуке тихо потрескивал, двоился в зеркале — дорогая игрушка, подарок мужа на прошлое Рождество…

— Хорошо… — Мари взяла его руку, прижалась к ней щекою и прикрыла глаза. Кретьен смотрел на нее, на тонкую линию ее скул, чуть золотящихся от неверного света, на волосы цвета каштанового плода, струящиеся с подушки, как складки шелка, почти до самого пола. На стенах в лиможских дорогих коврах плясали тени — ее профиль, ее хрупкое плечо.

— Ты помирился с Анри? — спросила она, не раскрывая глаз. Он кивнул, потом спохватился, что отвечать надо вслух, и сказал «Да».

Они еще помолчали. В душу Кретьена снизошло теплое спокойствие, и кажется, более в жизни он ни в чем не нуждался. Разве что в… дальнее видение, тревожный перистый свет над лесом… что это было?.. Впрочем, неважно. Это было очень давно, и, кажется, даже не с ним.

— Ты не мог бы… — одними губами попросила Мари, и он без слов понял, о чем она. Повернул ладонь, нагибаясь чуть ниже, чтобы ей стало удобнее лежать. Теперь левая кисть Кретьена покоилась между подушкой и шелковистой щекой его госпожи, и ощущение ее кожи наполняло его каким-то смутным теплым восхищением, через ладонь проникая до самого сердца.