Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

Балованному псу такое обращение оказалось в новинку. Он слегка взвизгнул, когда сапог впечатался в его мягкое брюхо, и отлетел в сторону кувырком, стукнувшись о торчащий из земли корень. Вскочив на ноги, кобель поднял дыбом шерсть на загривке и зарычал на Анри, низко нагнув узколобую голову. Верхняя губа его, черная, как и положено у злых псов, поднялась, обнажая клыки. Морда пса стала страшновато-курносой.

Анри вскочил.

— Хэй! Пшел! — крикнул он на восставшего пса, нащупывая рукой — по дикой случайности — не собачью плеть, но рукоять меча. Кобель припал на брюхо, глядя снизу вверх красноватыми злыми глазами, и зубы его угрожающе блестели. Он словно бы не узнавал своего хозяина, ласкового и любимого господина, а тот, кто стоял перед ним, явственно казался врагом.

Пелена ярости (на господина, ты посмел ослушаться господина) накатила извне, заливая слух Анри розоватым звоном, и он трясущейся рукой потянул из ножен клинок.

…Дальше на него сошло что-то вроде помрачения, а когда он вновь увидел мир в прежних красках, то три цвета были — зеленый, белый и красный. Белый пес с разрубленным позвоночником корчился, издыхая на траве, а сам Анри стоял и тупо смотрел на алую псиную кровь, щедро окрасившую светлое лезвие.

Остальные собаки сбились в кучу, повизгивая от страха — у них, видно, рушились какие-то мировые устои. Анри повернулся к ним, желая что-то сказать — и увидел четыре пары карих перепуганных глаз и тонкие хвосты, поджатые между ног.

— Ну… вы… — выговорил граф, проводя по вспотевшему лбу рукой, и со стороны услышал свой голос — хриплый и безумный.

Потом он вытер меч, красный от собачьей крови, о траву, и выкопал им в дерне неглубокую ямку. Сложив туда теплые еще останки белого пса (Бог ты мой, сколько крови, разве может быть в одной собаке столько крови), он сапогом заровнял землю, очистил клинок о край синего плаща и убрал его в ножны. Потом хотел откинуть со лба налипшие волосы, поднял руку — и замер: пальцы были красными. И вся трава вокруг, и древесные корни. Тьфу ты, какая дрянь.

Анри больше не мог здесь оставаться. Рядом бил родничок — возле него-то и выстроил охотничий домик еще его отец, граф Тибо, тоже любивший лесное уединение. А еще он в этой избушке летними ночами не раз отдыхал в компании очередной красивой вилланки, стыдливо ахавшей под графским напором… Но сын его об этом ничего, к счастью, не знал. Иначе бы его сейчас стошнило прямо в источник.

…Анри смыл кровь, умылся ледяной водой, и ему слегка полегчало. Перестали везде мерещиться красные пятна, и руки больше не пахли теплой «влагой жизни». Подобрав копье и седельную сумку, он оседлал коня, который уж было решил, что на сегодня его труды закончены и можно спокойно есть траву; свистнул оставшимся псам. Те приблизились неуверенно, глядя так, что Анри подавил в себе желание порубить и этих к чертовой матери; и, сильно ударив коня по бокам, сразу выслал его в рысь.

Граф ехал вечереющим лесом, и свет из белого медленно делался сперва золотым, а потом — оранжеватым. Дневные птицы уже молчали, но голос подавали какие-то закатные — пересвистывались длинными трелями, будто говорили на своем непонятном языке. Особенно неприятна была одна, прямо у графа над головой разразившаяся скрипучим смехом. «Анрр-ии… Анррр-ии…» — подхватила другая. Граф вздрогнул, пробуждаясь от задумчивого забытья.

Он ехал домой, не в силах более выносить мрак неизвестности и тяжесть собственной души, ехал, чтобы узнать наконец правду. Какой бы она ни оказалась.

Анри было очень тяжело. Если бы ему сейчас предложили — святой Христофор, старик Время или кто там отвечает за такие странствия — вернуться на пятнадцать лет назад, в Святую Землю, в бесплодную пустыню под Атталией, где он ежеминутно страдал от жажды, от ран, от жара тяжелой лихорадки — он бы тут же согласился. Все помянутые невзгоды, казалось ему, не терзали сердце и вполовину так сильно, как этот медленный яд. То была боль тела, дракон известного Анри вида, и воин с ним сражаться. А вот что делать с красным червем, присосавшимся к душе изнутри, он не знал. Внутри груди что-то горело, и так сильно, что рыцарь едва отслеживал окружающий мир, поглощенный этим сосущим чувством. Анри ощущал себя как больной, нуждавшийся в кровопускании.

В кровопускании…

— Если это правда, — сказал он вслух, сам того не поняв, хотя конь его прянул ушами на звук хозяйского голоса — если это правда, то я… не знаю, что я сделаю. Я убью их обоих. Зарублю, как… как собак.