Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

(Reprobare reprobos et probos probare… )

Волк и лицемер епископ Альбийский тоже, очевидно, вошел в раж. Распаленный и красный, ярче, чем его алая длинная далматика, с голосом, внезапно ставшим вдвое выше, он потряс бумагою над увенчанной головой и возопил, что еще и не то будет. Он эти обвинения еще и до Тулузы донесет, нет — до самого Французского короля… И подтвердит при всех дворах! Вот тогда всем вам будет по заслугам! Вот тогда, еретики несчастные…

— Это только предлог, чтобы нас обвинять, — голос Аймерика, не в пример сильнее, чем многие другие, опять выделялся из общего шума. Теперь Кретьен ясно увидел своего друга — вот он, высоченный, как всегда, возвышаясь над обычным людом, метался в круге человеческом, бешено жестикулируя, и серые волосы при резких поворотах головы взлетали, как два седых крыла. Аймерик был тоже весь в черном. В черном… Но ты живой, Гавейн, идиот. Живой. Как же ты орешь, старый негодяй… Жоселин Альбийский задыхался от негодования, руки его бешено терзали ручник-манипулу, будто собираясь порвать ее в клочья, и золотые бубенцы, украшавшие ее, жалобно позвякивали. Никому еще не удавалось переорать Аймерика на диспутах, уж я-то знаю.

— Они ищут поводов! А мы веруем в Новый Завет, и во Христа тоже веруем, и можем доказать…

— Доказать! Доказать!..

— Что не наши пастыри еретики, а эти злые наймиты… Пилаты!!..

— Сами они еретики! Сами!.. У них марка вместо святого Марка…

— Мы можем доказать!.. Долой чертову бумагу!..

— Порвать ее!..

(Ох, Гавейн. Обычно он молчит. Но уж если решил орать — держитесь…)

— Порвать! Их самих порва-ать!..

Ничего себе диспут, да это сейчас будет обыкновенная драка, с тревогой подумал Кретьен, примериваясь, куда лучше уводить Мари, когда начнется свалка. Мари же будто и не замечала ничего — вся подалась вперед, закусив губу от возбужденного внимания, и глаза ее блестели… Неужели мало драк видела, Оргелуза?.. Их скамью чуть не опрокинул какой-то ломанувшийся из-за спин рыцарь — хорошо, что оружие пришлось сдавать у входа… Какие-то вилланы с обоих сторон уже лезли на «словесное ристалище», возгласы переросли в крики… Люди барона Ломберского — единственные, кто пришел сюда с мечами — потянулись к рукоятям…

Кретьен резко обернулся, готовый действовать в случае чего — но действовать, по счастью, не пришлось. Барон Ломберский, вскочив со своего трона, повелевающе поднял обе руки — но на самом-то деле толпу успокоил совсем другой человек. Длинный черный старик, тощий и прямой, словно дерево, один из двух неразличимо-похожих, сидящих напротив Жоселина, встал, воздевая желтоватую ладонь — и буря сама собой улеглась. Даже те, кто находился в самом центре событий — Аймерик и второй, маленький крикун — куда-то рассосались. Старик заговорил.

— Послушайте, добрые люди, — его голос, хрипловатый, но очень при том красивый, обращен был в кои-то веки не к распаленному спором сопернику, а в толпу, туда, откуда жадно взирали ждущие лица. (Покажи им, о, докажи. Скажи им, чтобы они знали всю правду…)

— Послушайте, добрые люди, наше исповедание как оно есть, сказанное из любви к вам…

На этот раз волнение пришло пришло с противоположной стороны, из меньшего, но ничуть не менее агрессивного лагеря.

— Из любви! Ха! К кому, к народу, что ли? Не к Господу?

— А Бога у вас и нету, еретики… Небось не ради Него говорите!..

— Не веруют! В благодать Божью не веруют!

Старик возвысил голос, но шум толпы он перекрыть явно не мог, поэтому ему пришлось повторить дважды — и более всего мешали его же собственные ученики и последователи, от возмущения загомонившие все враз — так муравьи начинают бегать и суетиться, если кто посягнет на их королеву. Вскочил и второй черный старик — на поверку оказавшись не таким уж стариком, но мужчиной лет сорока, столь же худым и деревянным, с прямой, как палка, спиной. Волосы из-под съехавшего капюшона у него выбивались совсем темные.

— Нет, неправда… Мы веруем в Истинного Бога, и в Сына Его Иисуса Христа, и в Духа Святого, что сходил на апостолов…

— В необходимость крещения, в Воскресение, в спасение для мужчины и женщины, даже и для состоящих во браке.

…На короткий миг Кретьен, которому было одновременно любопытно, неприятно и тревожно, почувствовал что-то вроде восхищения. Так слаженно, так стройно два черных непонятных человека выпевали слова — будто им привычней петь, нежели говорить, — так заставили они двумя голосами опуститься на бурное море штилевую, полную тишину… Однако архиепископ — кажется, Нарбоннский, тот самый, с жезлом — только с отвращением ударил своим жезлом о пол, поднимаясь с места: