Виктор Карпенко: Брат на брата. Окаянный XIII век

Выжлятник было поднялся из-за стола, дабы огласить имя очередного просителя, как князь остановил его.

— Вот ты, — показал он рукой на Федора Афанасьевича, — подойди.

Приблизившись, купец поклонился поясно и посмотрел князю в глаза.

Всеволод Юрьевич, в свою очередь, пристально вгляделся в лицо Федора Афанасьевича, силясь вспомнить. Что-то смутное всплывало в памяти, но он раз за разом отбрасывал возникающие образы, пока не перевел взгляд на стоявшего в толпе Романа. Этот широкоплечий богатырь напомнил ему поход на половцев и меченошу Федора, пропавшего на чужбине. Князь порывисто встал со стольца и, шагая через ступеньку, приблизился к купцу.

— Глазам своим не верю… Ты ли это?! — воскликнул он, разводя руки для объятий. Федор Афанасьевич дернулся было ответить на порыв князя, но, сдержав себя, произнес:

— Я, князь! Меченоша и преданнейший слуга возвернулся под длань твою. Все эти годы стремился всем сердцем на родину, поклониться могилам пращуров, пройти по улицам града стольного, преклонить колена пред иконами соборов володимирских.

Голос Федора Афанасьевича дрожал, слезы радости искрились на щеках.

— Я рад тебе, друже! Слава Господу нашему, что довел свидеться, что оградил тебя от напастей, от смертушки.

Смущаясь, Федор Афанасьевич произнес:

— Благодарю, князь Всеволод Юрьевич, за заботушку, за слово благостное. Правда твоя, минула меня смертушка, но полона хлебнул я вдосталь. Прости, великий князь, что обмолвился об этом, душа изболелась на чужбинушке, по родным местам иссохся.

Подивился князь речи Федора, отстранился, в лицо вглядываясь.

— Изменился ты. Говоришь как по писаному. Видно, набрался уму-разуму в половецких степях.

— Не златоуст я, князь, прости, коли слово льется ладно, то душа пребывает в радости. — Федор Афанасьевич торопливо смахнул слезу и, обернувшись к Роману, поманил его взглядом. — Сам я, великий князь, не так силен, как ранее, потому вместо себя привел сына. Узнаешь ли?

Князь усмехнулся в бороду.

— Подойди! — И, смерив Романа оценивающим взглядом, растягивая слова, произнес: — В отца пошел, крепок! Вижу, нагулял силушку…

— Роман послужит тебе и мечом, и гуслями. Голос, что у Леля, — не без гордости произнес Федор Афанасьевич. — В песне не уступит самому Бояну.

— Что же, рад добру молодцу, вою могутному. Такие мне в дружине надобны. Благодарю! Порадовал! Приходи ко мне в вечер, поведаешь о своих странствиях, выпьем меду сладкого, вина из самой Византии. Да ты, как я вижу, не рад мне? — удивился князь, глядя на Федора, опустившего долу глаза свои.

— Счастлив я видеть тебя, великий князь, в здравии и встрече рад несказанно, но омрачает радость мою толика малая. Прости, князь, коли слова мои придутся не по душе: шел я в стольный град с подарками, с товаром, да люди твои мой обоз под Боголюбовом имали, людишек моих обидели.

— Вот как! — вскинул бровь князь Всеволод и, отыскав взглядом стоявшего на крыльце тысяцкого, приказал: — Немедля пошли человека в Боголюбово, чтобы обоз привел на мой двор. Коли напрасно людишек обозных обидели, накажи примерно мужиков боголюбских. Тебе же, Федор, — князь положил руку на плечо бывшего меченоши, — и сыну твоему Роману дарю я соколичий дом.

Ропот удивления прокатился по толпе мужиков и баб. Удивился щедрости князя и Федор Афанасьевич. Поклонившись поясно, он произнес:

— Велик твой дар, князь Всеволод Юрьевич, не по службе. Дозволь уж нам на своем дворе преклонить головы после пути долгого.

Ничего не сказав, князь поднялся на крыльцо и сел в кресло.

— Жить тебе, Федор, в соколичем, пока не отстроишься. Сгорел твой двор пять лет тому. На том месте, где стояла изба твоя, ноне боярин Никита Разум терем возвел. Так что не противься воле моей, а отыщи огнищанина [23]  Огнищанин — боярин, ответственный за все течение жизни княжеского двора. . Он тебе дом покажет и все, что необходимо, для жизни даст.

За длинным дубовым столом трапезников было немного. Во главе, все в той же белой льняной рубахе, в глубоком, обложенном медвежьим мехом кресле восседал Всеволод Юрьевич. По правую руку от князя сидели княжичи: Константин — старший из сыновей, Юрий — на три года моложе брата, далее рядом с дядькой Глебом сидел младший из княжичей, одиннадцатилетний Иван. Бояре и воеводы расположились по чину слева от князя, а в самом конце стола, ближе к выходу, примостились на лавке Федор Афанасьевич и Роман.