Олег Бенюх - Подари себе рай

«Акцент, обретенный в эмиграции, не отпускает, — подумал Иван. И тут же сам себя с укоризной поправляет: — Эмиграция здесь, брат, ни при чем. Вокруг нее, дочери сенатора, с детства и французские, и немецкие, и английские бонны и гувернантки денно и нощно хлопотали».

Взяв с журнального столика любезно предложенную ему «Правду», он едва начал читать отчет о «Шахтинском деле», как неслышно отворилась мощная кабинетная дверь, и на пороге появилась Крупская.

— Надежда Константиновна, — мгновенно поднялась на ноги Лариса Петровна, — Иван…

— Вижу, Лара, — мягко прервала ее Крупская. И, отступив слегка в сторону, предложила Ивану: — Проходите.

В кабинете было прохладно, сумеречно (тяжелые портьеры прикрыты), в самом воздухе словно висела строгая, напряженная торжественность. Сделав несколько шагов вдоль стола для совещаний, Крупская села в кресло, стоявшее впритык к ее небольшому рабочему столику, глазами указала на кресло напротив:

— Садись, Ванюша.

В неярком свете настольной лампы под зеленым абажуром Иван впервые разглядел смертельную усталость ее глаз. И, словно прочитав его мысли, она с грустной улыбкой вздохнула:

— И годы, и ссылки, и скитания по эмиграциям — все дает себя знать. Однако я еще ничего, еще держусь. — Она бросила быстрый взгляд на небольшой портрет Ильича, висевший над столиком, и задумалась о чем-то своем. О ссоре Сталина с Крупской еще при жизни Ленина Иван узнал лишь в Москве. Об этом поведал под «б-а-а-льшим секретом» — правда, по «пьяной лавочке» — один известинец. Тогда-то Иван вспомнил про завещание вождя, о котором доверительно рассказал ему и Сергею еще на Украине Никита, который был делегатом XIV съезда РКП(б) в 1925 году. При этом он презрительно фыркал: «Подумаешь — грубость, нетерпимость! Революцию не делают в белых перчатках, сюсюкая и извиняясь. Да, революция — это кровь, грязь, жестокость. Иначе победы не видать! — И, глядя на скептически слушавших друзей, внушительно добавил: — То не мои — то Кагановича слова. А Лазарь — мужик преданный, могучий, информированный…»

— Надежда Константиновна, — начал Иван сочувственным тоном, но Крупская его остановила:

— Полноте, дружок. — Близорукие глаза ее лучились добротой. — Мы, старые большевики, все выдюжим ради воплощения в жизнь великой идеи, за которую столько бойцов сложили светлые головы, пали жертвой в борьбе роковой. Главное сейчас — надежная смена. Такие, как ты. И краснеть не надо. Я не комплимент тебе делаю. Это правда. Поэтому и хочу тебе поручить архиответственный участок работы. В журнале «Политехобразование» ты потрудился годок — и хватит. Это не твое дело. Твое — быть в гуще комсомолят, лепить будущего учителя, воспитателя, наставника.

— А Бубнов? — вырвалось у Ивана.

— Нарком так же считает, — кивнула Крупская. Грузно поднялась, нашла на полке за столиком большую фотографию, передала ее Ивану. Над многочисленными портретами в овалах шла большая надпись на ленте: «Московское педагогическое училище. Выпуск 1929 года». Она указала на пожилого мужчину в центре верхнего ряда.

— Директора Порфирия Даниловича похоронили в ноябре. Ты ведь знаешь об этом? Да, старая гвардия уходит потихоньку.

В молчании Крупская подошла к окну. Долго стояла, глядя на падающий снег. «Славный паренек этот Иван. Только вот какое будущее ждет это поколение, следующие… Зима. И на дворе, и на душе. Как тяжко без Володи. Не мне, что я? Партии, стране. Сталин все норовит решить бонапартистскими методами. Умен, коварен, мстителен, жесток. Даже не Николай Палкин, нет. Классический восточный сатрап. Бухарин, Рыков, Пятаков, Угланов — все они выглядят по сравнению с Джугашвили ущербными растяпами. А как он умеет настроить актив! В выступлении на партконференции Бауманского райкома — когда это было? Ну да, в июле прошлого года — я высказалась не за «правых» или «левых», за ленинскую линию. И только потому, что я ни разу не упомянула Сталина, меня приняли холодно, плохо, только что не освистали. В своем последнем письме Володя, предлагая убрать Сталина с поста генсека, не за меня заступался — за будущее нашего рожденного в таких муках Союза. Не послушались… Поторопились крикнуть: «Король умер, да здравствует король!» Погодите, он еще всем себя покажет, наш венценосный грузин…»

Иван разглядывал фотографию. «Что же хочет предложить мне Надежда Константиновна? Вести какие-то предметы? Но какие? — терялся он в догадках. — Я ведь даже не думал всерьез о миссии просветителя. Правда, кто-то из ребят говорил, что именно в этом училище могут предоставить комнату. Тогда можно будет перевезти Машеньку с сыном в Москву. И…»