Уильям Нэйпир - Собирается буря

Аттила не был ни таким жалким царьком, ни никчемным героем фольклорных басен. Он сделался живой легендой для своего народа, легендой из плоти и крови. Правитель вернулся из пустыни, чтобы занять свое место среди людей. И мир признал его победу.

Завоеватели, вознамерившиеся покорить весь мир, безумствуют в молодости. Но даже если они доживают до старости, то остаются не менее нетерпеливыми, чем в юности. Когда Александру исполнился двадцать один год, он уже обладал лаврами победителя. В тридцать лет Ганнибал, не отступив перед опасностью, разрушил цветущий Рим, вступив в бой. И Цезарь горько сожалел, что не смог поставить мир на колени в том же возрасте.

Аттила тоже относился к числу тех, кто жаждал власти. Но лишь когда ему исполнилось сорок лет, он ощутил, что такое могущество. По словам некоторых историков, Аттила мог тренировать свою железную волю и свергнуть Ругу гораздо раньше, до того, как он решился примерить на себя титул властителя гуннов. Один взгляд этих львиных глаз — и ни один мужчина из племени не осмеливался ему противоречить. Но вождь оказался мудрее. Он знал, что терпение — великое оружие степняков. Он наблюдал. Ждал. И когда, наконец, вернулся в лагерь своего народа, то, видимо, не только обладал силой, но и правом на жизнь, которой был лишен в пустыне столько времени. Какие же несчастья и испытания пришлось ему перенести! Теперь возвращение правителя представлялось еще более невероятным и таинственным.

Все воины его племени верили в Аттилу — верили так, как никогда не доверяли Руге или даже бескомпромиссному старому Ульдину.

Аттила был мужем гор, другом пустыни и братом степи. В его душе дул тот же невидимый ветер, который спускался с небес и оживлял сны шамана. Если во главе армий стоял он, никто не мог им противостоять. Вот во что люди верили, и великий гунн знал это. «Армия, которая во что-то верит (все равно во что), всегда одержит победу на той армией, которая ни во что не верит».

И армия верила в него.

Все было так, как предсказывал Чанат. Маленькая Птичка объявился, услышав где-то (вероятно, ветром принесло) о том, что случилось в лагере гуннов и о возвращении блудного сына, который убил своего дядю голыми руками и ржавым наконечником.

Невозможно сказать, старел ли шаман вообще или каким было по счету нынешнее лето его жизни. В волосах цвета воронова крыла лишь изредка проблескивала седая прядь, а лицо по-прежнему оставалось удивительно красивым и по-детски невинным, хотя ему исполнилось, наверно, сорок или даже шестьдесят. Тонкая кожа покрывала широкие азиатские скулы, на которых разлился лихорадочный румянец, но глаза казались живыми, блестящими и злыми, словно у норки. Какая-либо растительность на лице отсутствовала, и ее следов нигде не наблюдалось. Даже для гунна Маленькая Птичка казался слишком гладким и невинным, словно мальчик. Он убирал волосы наверх в пучок по моде того времени, но связывал их яркой шелковой лентой с цветами, словно женщина. На шее шаман носил бусы, украшенные небольшими черепами животных, а также браслеты и кольца (опять же, подобно женщине). Он наклонял голову влево и вправо, когда говорил, передразнивая и себя, и собеседника. Его одежда выглядела одновременно и нарядной, и рваной. Потрепанную куртку из сафьяна, небрежно распахнутую на груди, украшали грубо сделанные черные маленькие фигурки людей.

Когда Маленькая Птичка отшвырнул свой плащ и пустился в пляс, кружась на месте, ноздри защекотал запах приятного конопляного дыма, глаза стали вращаться, руки разомкнулись, амулеты закружились и смешались. Словно и не существовало никаких различий между одним и другим человеком, и все они, предки и потомки, превратились в нечто единое при повороте колеса судьбы. Но под конец никто из них не стал чем-то большим, чем крохотное черное пятнышко в белом свете вечности…

Шаман позвал кагана Аттилу. Тот сидел у огня и ел с некоторыми из избранных. Чанат и Орест располагались поблизости, как и юный Есукай с хитрым Гьюху.

Маленькая Птичка устроился без приглашения среди них, сложил руки, словно христианский священник, и любезно улыбнулся вождю.

— Великий шаньюй, — сказал шаман, — какое путешествие вам пришлось пережить в мире грез, вам, кому по истечении семи дней не было бы дозволено вернуться в лагерь, чтобы даже вылизать ночной горшок кагана Руги!

Аттила глянул на безумца через косточку, которую тот обгладывал.