Уильям Нэйпир - Собирается буря

— Он был прекрасным римским воином. Хорошим человеком. Центурионом, как мне кажется. Он… Да, необычно об этом сейчас вспоминать. Он сопровождал мальчика Аттилу во время побега из Рима в далеком 410 году, а позднее отправился в путешествие в становище гуннов, чтобы найти и выкупить своего собственного сына. Невероятная история… Расскажу ее когда-нибудь.

— Что Луций хочет от тебя?

— Что все хотят от меня, за исключением самого Рима! — ответил Аэций. — Военной помощи. Которой сейчас я не могу предоставить. — Стратег еще раз просмотрел письмо. — Должно быть, ему пятьдесят — нет, больше. Отец хороших сыновей. Король маленького государства, как он сам с иронией говорит, на западе Британии, в Старой Думнонии. Но то, о чем Луций пишет, совсем не радует. Пикты продвигаются дальше и дальше на юг, а язычники-саксы становятся все наглее. На востоке Британии, по словам Луция, саксы, приглашенные наемниками и участвовавшие в некоторых войнах, уже осели и не уходят обратно. Луций не слишком оптимистично настроен.

Стратег покачал головой.

— Но я не могу помочь ему. Не могу!

— А что во втором письме? — спокойно спросил Теодорих.

Аэций раскрыл его и стал читать, потом засунул в складки одежды.

— Опять какие-то странные новости. Здесь тоже упоминаются гунны, а заодно встречается одно имя. Как неожиданно он опять появился! В письме из Рима…

— То есть?

— То есть гунны вернулись и разбили лагерь за Дунаем.

Теодорих резко взглянул на Аэция.

— Кто их король?

— Это он, — ответил стратег немного удивленным голосом. — Мальчик вернулся. Аттила. Вождь Аттила.

Аэций замолчал на время, затем произнес:

— Галла Плацидия радушно приглашает меня к себе. Она просит вернуться.

— А император?

Аэций ничего не ответил.

Какой-то незадачливый писарь выбрал именно этот момент, чтобы явиться к королю и попросить поставить печать на документ.

Теодорих повернулся к нему, объятый гневом:

— Прочь с глаз моих, раб-покойник!

Бедный писарь зашатался от крика, открыв рот.

— Посудомойка! Самый тупой из всей канцелярии! Давай, расскажи мне, сколько золота в моей сокровищнице! Что еще ты знаешь, кроме золота! Я бы посмотрел, как твой лоб покроется морщинами из-за настоящих неприятностей, а канцелярия прогнется от забот! Как тебе это понравится?!

Теодорих вернулся к игре в шахматы. Король быстро убрал одну из фигур и с такой силой ею ударил, что доска задрожала, и сдвинулось еще несколько пешек.

— Гунны, — громко произнес Теодорих. — Объединение. Я знаю, чего ты ищешь. Ты хочешь нового союза, чтобы мои воины выступили в защиту Рима. И тот бритт Луций — он тоже должен быть на твоей стороне.

Теодорих резко засмеялся.

— Я не против твоего похода в Британию и сражений с саксами ради его спасения! Мы все переживаем свои Последние Дни!

Аэций разглядывал доску.

— Но я далеко не молод, мой римский друг. Мои старые глаза слезятся и ничего не видят на солнце. И уши, увы, слышат хуже, чем когда-то. Хотя случается меньше всяких глупостей, чем раньше.

Теодорих пошевелился, выпрямившись на большом деревянном стуле.

— Но думаю, я еще держусь по-королевски, если учесть мой почтенный старый возраст, не так ли? Да? Да?! Хотя я уже просто мешок с костями, которые не разваливаются лишь благодаря этому королевскому кушаку.

Теодорих хлопнул по массивному золотому поясу с пряжками вокруг своего большого живота.

— Мешок со старыми кишками, наполненными медом. Туша!

Внезапно Теодорих повернулся на стуле.

— Чего ты разглядываешь мой трон, парень? — громко закричал он.

Аэций поднял голову. Второй сын короля, восемнадцатилетний Торисмонд, высокий и грациозный юноша, терпеливо ждал своей очереди, чтобы ответить.

— Пусть тебя одолеют адские боли из-за геморроя, если ты займешь это место прежде назначенного времени!

— Отец, я…

— Принеси мне горшок. Хочу помочиться.

Торисмонд покорно пошел прочь и через минуту вернулся с горшком.

Аэций посмотрел на кровли домов. В весеннем небе резвились стрижи, их пронзительные крики разносились над красными черепицами городских крыш.

Бедный писарь поспешно удалялся, скрывшись в тени колоннады, по-прежнему крепко сжимая неподписанный документ и надеясь пройти незамеченным, когда Теодорих повернул голову.

— Эй, бледная рожа! Возьми горшок. Эй, давай, забери его! Какой же ты дурак: боишься запачкать свои руки королевской мочой, хотя ежедневно твои ладони запятнаны чужим золотом.