Валерий Замыслов - Горький хлеб

Бортник насупился. Взгляд его стал колючим и недовольным. Да и старуха молча застыла посреди избы.

— По порядной [7] Порядная запись ‑ (от слова поряд ‑ договор, сделка) ‑ документ, оформляемый в России XVI‑XVII вв. различного рода договоры. Поряд заключался на обучение какому‑либо ремеслу, наем земли, производство работ (напр. строительство городских стен, церквей) и др. Для истории социально‑экономических отношений особый интерес представляют крестьянские порядные записи, являвшиеся в феодальной Руси актом закрепощения свободных людей, потерявших средства к существованию и вынужденных идти в крепостную зависимость. я плачу князю сполна, родимый.

— Порядной твоей десятый год. Князю указано снарядить мужиков в царское войско. Всех надо обуть, одеть, доспех каждому выдать. А отколь денег набраться? Не ты один таким оброком обложен, а весь крестьянский люд на погостах [8] Погост ‑ небольшое поселение с церковью и кладбищем. да в селах.

— Не под силу мне такое тягло. Много ли с моих дуплянок меда возьмешь?

— А ты не жмись, старик. Головой пораскинь, не тебя учить. Приготовь еще пяток колод ‑ вот и медок отыщется.

— Легко тебе говорить, Мамон Ерофеич, ‑ осерчал бортник и поднялся с лавки. ‑ Чтобы рой поймать да дуплянки выдолбить, надо до Ильина дня управляться. Это одно. А вот приучить рой к доброму медоносу еще пару лет потребуется. Так что не обессудь, родимый. Невмоготу мне княжий наказ выполнять.

Мамон зажал бороду в кулак и высказал строго:

— Ну, вот что, старик. Я тебя не уговаривать приехал, а княжью волю привез, и не тебе ее рушить. А не то будет худо ‑ веревку на шею накину да в княжий подвал на цепь посажу.

Бортник сверкнул на Мамона глазами, до боли кулаки сцепил, но сдержал себя и промолчал. Знал старый, что мужику‑смерду [9] Смерд ‑ в древней Руси: крестьянин‑земледелец, находившийся в феодальной зависимости, позднее ‑ презрительное название крепостного крестьянина. не под силу с князьями спорить. Хочешь не хочешь, а уступить придется. Иначе кнута сведаешь или в железах сгниешь в холодных тюремных застенках. Вотчинный князь ‑ бог, царь и судья на своей земле.

Пятидесятник вынул из‑за пазухи бумажный столбец, пузырек с чернилами и перо гусиное.

— Присядь, старик, да в порядной грамоте роспись свою ставь.

— Прочел бы вначале, ‑ буркнул бортник.

Мамон грамотей не велик, но столбец развернул важно и по слогам нараспев прочитал:

"Се я Матвей сын Семенов, кабальный человек и старожилец князя Андрея Андреевича Телятевского праведное слово даю в том, что с княжьей земли не сойду, останусь крепким ему во крестьянстве и оброк свой внове по четыре пуда меда и шесть гривен деньгами стану платить сполна, на чем обет свой даю с божией милостью".

— По миру пустит князь. Христовым именем кормиться стану, ох ты, господи, ‑ скорбно вздохнул Матвей. Скрепя сердце ткнул гусиным пером в пузырек и поставил жирный крестик под кудреватой записью в порядной грамоте.

После этого Мамон заметно повеселел и потянулся с чаркой к бортнику:

— Испей, Матвей, да не тужи. Закинь кручину

— Нет уж уважь, родимый. Стар стал. После медовухи сердце встает, а у меня еще дел уйма.

Княжий дружинник недовольно крякнул и осушил чарку.

— А теперь скажи мне, старик, не встречал ли в лесах наших беглых мужичков?

— Это каких, батюшка? ‑ вмешалась вдруг в мужичий разговор старуха.

Матвей сердито глянул на жену, что‑то хмыкнул в серебристую бороду.

— Помолчала бы, сорока. Не твоего ума тут дело. Не встревай, покуда не спросят.

— Прости глупую, батюшка, ‑ повинилась Матрена и шмыгнула за печь.

— Ну, так как же, старик? ‑ настаивал на своем Мамон, прищурив один глаз и поглаживая щепотью бороду.

— Никого не видел, родимый. В тиши живу, аки отшельник.

— Так‑так, ‑ неопределенно протянул пятидесятник. ‑ А ну, вылазь, старуха, на свет божий.

Матрена вышла из‑за печи, поклонилась Мамону. Пятидесятник снял с киота образ Иисуса Христа и в руки старухе подал.

— Чевой‑то, батюшка, ты? ‑ переполошилась Матрена.

— Ты, бабка, тоже часто по лесу бродишь. Поди, наших деревенских мужиков видела? Говори, как на исповеди, а не то божью кару примешь.

— Да ведь енто как же, батюшка, ‑ совсем растерялась Матрена. ‑ Оно, конешно, по ягоды или за травой да кореньями от хвори…

Однако старуха не успела свое высказать: с улицы, на крыльце послышался шум. Дверь распахнулась ‑ и княжьи люди вновь обомлели. В избу вбежала лесовица.