Клыч Кулиев - Чёрный караван

— Публика! Прекратить безобразие!

Но шум все усиливался. Народу собралось много, весь грязный, захламленный двор типографии был забит людьми. Пришли даже уборщицы. Что делать? Уйти? Начнется хохот, насмешки. Хватать за шиворот первого встречного? Это и неприлично, и ничего не даст. Оставалось только бессильно кусать губы и ждать, когда утихнет шум. Мы стояли сложа руки, прислушиваясь к отдельным голосам. В этот момент, пошатываясь точно пьяный, к нам подошел маленький, щуплый старичок в ватнике и солдатских сапогах. Он чуть приподнял нахлобученную на глаза кепку и уставился на меня своими подслеповатыми глазами. Затем повернулся к толпе, громко откашлялся и поднял руку. Гомон мгновенно утих. Отступив на шаг, старик заговорил глуховатым голосом:

— Не трудитесь… Мы этот ваш приказ читали, товарищ капитан.

Я сердито оборвал старика:

— Не капитан, а полковник… И не товарищ, а господин полковник.

— Господин полковник? — Старик ехидно прищурил глазки. — Мы всех господ давно уже выбросили на свалку. Теперь у нас нет господ. Все мы равноправные товарищи. Не так ли, товарищ Дружкин?

Дружкин сердито кашлянул, но промолчал. Старик с той же насмешкой в голосе продолжал:

— Может, сука издохла, а щенята остались? Если так, скажите прямо… Заново начнем привыкать — гнуть спину и кланяться.

В толпе послышался смешок. Дружкин не удержался, крикнул:

— Прекратите болтовню!..

Язвительно улыбаясь, старик ответил:

— Нет, господин министр. Тьфу, уже черт попутал… Товарищ министр… товарищ Дружкин… Я вот чего боюсь: если мы станем называть вас «господами», вы примете нас за своих холуев. Снова начнется прежнее. Все наши усилия пропадут даром. Давайте лучше останемся товарищами.

Смех в толпе перерастал в хохот. Старик обернулся ко мне:

— Господин полковник! Вы только что сказали насчет помощи Закаспийскому правительству. Где же это правительство? Ей-богу, мы даже и не подозревали, что существует какое-то правительство. Если оно действительно есть, покажите его нам. Много на душе накопилось. Вот уже второй месяц нам не платят жалованья. Наши семьи голодают. Не можем мы дальше так терпеть! Если у нас в самом деле есть правительство, пусть оно поможет нам. Пусть поддержит нас!

— А что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?

Из толпы выделился второй старик. По-видимому, армянин: на голове у него была каракулевая шапка конусом, морщинистое лицо утонуло в курчавой бороде. Он был такого высокого роста, что первый старик показался возле него ребенком. Армянин, дымя своей трубкой, повторил вопрос:

— Я тебя спрашиваю, Андрей… Что, если вместо поддержки оно еще даст тебе по затылку?

Маленький старик, хитро прищурясь, посмотрел на Дружкина и ответил:

— Тогда я попрошу их поддержать мне другое место.

Типография буквально взорвалась от хохота. Снова поднялся неистовый шум. Дружкин побагровел от злости. Я понял, что он сейчас сорвется, и по-английски шепнул ему: «Не придавайте значения».

Старый армянин, как бы извиняясь, сказал:

— Господин полковник! Извините… Мы люди простые, не умеем скрывать свои чувства, ко всяким нежностям не приучены. Выкладываем все, что у нас на уме. Уж простите…

Я понимал, что любая резкость только повредит мне.

Поэтому, стараясь сохранить спокойствие, обратился к армянину:

— Что же вы хотите сказать?

Движением руки армянин успокоил толпу и неторопливо заговорил:

— Господин полковник! Андрей Васильевич — известный шутник. Он и пошутил. Мы, конечно, знаем, что правительство существует. Знаем и старых его руководителей, и новых. Только одного не можем понять: чье оно, это правительство?

— Народное правительство! — выкрикнул Дружкин сердито. — Правительство всего парода!

— Погоди, погоди, товарищ министр. — Армянин не сдавался. — Наш Айрапетян тоже парод?

— Народ!

— Другие толстосумы — тоже народ?

— Тоже!

— Тогда такое правительство нам ни к чему! — Толпа снова загудела. Армянин поднял руку, успокаивая, и продолжал: — Поэтому вы вернули заводы Айрапетяну? Он снова будет щелкать орехи, а мы — подбирать скорлупу? Так, что ли?

Кто-то громко выкрикнул:

— Предатели!

Толпа заволновалась.

Я чувствовал — моя выдержка и хладнокровие готовы мне изменить. Еще минута — и можно сорваться, выйти из себя, накричать. Лучше всего было поскорее покинуть двор типографии. Я поднял руку, чтобы сказать последнее слово, как вдруг вперед вышел, прихрамывая, какой-то человек с длинными рыжеватыми усами и остановил меня: