Эдуардо Мендоса - Удивительное путешествие Помпония Флата

– Прежде мы должны предать тела огню. Или похоронить. Немилосердно оставлять их на съедение зверям.

– У нас нет времени на то, чтобы разжигать костер и нечем выкопать могилу. Давай вернемся в город Помпоний. Здесь нам делать уже нечего. Доложим о случившемся трибуну и синедриону, а уж они позаботятся о погребении.

Признав его правоту, но также чтобы не оставлять Иисуса и дальше одного, я сделал так, как советовал Квадрат. Иисус дожидался нас на лугу. Я прикрыл за собой дверь, и мы печально пустились в обратный путь.

Когда мы добрались до города, уже смеркалось. Квадрат отправился к своим, а я решил проводить Иисуса до дома. Мария стояла у порога, она поспешно впустила нас внутрь и заперла дверь. За семейным столом сидели Иосиф и незнакомые мне старик со старухой. Старик что-то пылко вещал, а его жена кивала, выражая тем самым скорее свою преданность, нежели согласие с его доводами. Едва мы вошли, старик замолчал и недоверчиво уставился в мою сторону. Иосиф знаком показал, что тот может продолжать, но он, пожав плечами, заявил, что сказал уже все, что хотел. Я направился в угол, а Иисус, пристроившись рядом, прошептал мне на ухо:

– Это мои дядя и тетя, Захария из Авиевой чреды и Елисавета, родители Иоанна, которого ты уже знаешь. Когда-то давно Захария на время потерял дар речи. Потом Яхве вернул ему голос – уста его открылись, и теперь он говорит без умолку. Елисавета заботилась о моей матери во время ее беременности.

В этот миг я услышал слова Иосифа, отмеченные присущим ему благоразумием:

– Первосвященник не давал нам позволения протестовать. Нас приучили повиноваться закону, и уже слишком поздно поворачивать в другую сторону.

– Повиноваться закону – это одно, – возразил Захария, – а вот покорно терпеть несправедливость – совсем иное дело. Моисей дал нам свои законы, но он же показал пример, взбунтовавшись против несправедливостей, чинимых фараоном, и повел Божий народ на завоевание земли обетованной. Моисей учил, что мы должны быть не народом рабов, но народом воинственным и гордым.

Иосиф положил руки на стол и принялся их рассматривать. Потом размеренно и твердо изрек:

– Мне удивительно слышать такие слова из твоих уст, Захария. Гордыня и война! Это и были наши главные грехи! Гордыня ослепляла нас и вела к войне. Мы поставили гордыню превыше благоразумия, мы верили в свое превосходство и пролили невинную кровь. К чему привела нас наша гордость? А наша воинственность? К страданиям, рассеянию и унижению. Нет хватит. Разве не сказал пророк: «Не возопиет и не возвысит голоса Своего и не даст услышать его на улицах?

Тут я обнаружил, что Иисуса рядом со мной уже нет. Я взглянул на Марию, и она легким кивком указала в сторону внутреннего двора. Я вышел туда и увидел, что он сидит на скамье, болтая ногами, и глядит в усеянное звездами небо. Он безутешно плакал.

– Не плачь, – сказал я ему, усаживаясь рядом. – Мужчинам не подобает плакать. И знаешь почему? Потому что это признак слабости, слабость же притягивает либо насилие, либо жалость, а ведь и того и другого лучше избегать.

Он вытер слезы, а я продолжил свои наставления:

– Вспомни, я предупреждал тебя в свое время, что ты не должен обольщаться – такие женщины не для нас. Однако я понимаю твою боль и как никто другой разделяю ее, поскольку, вопреки всему, что сам сейчас говорил, тоже поддался чарам этой милой и несчастной женщины. Только представь себе, если бы наши с тобой желания исполнились, я мог бы стать твоим тестем. Но судьба распорядилась иначе, и течение наших жизней пошло иным руслом… А разве дано человеку противиться велению судьбы?

– Значит, все, что происходит на свете, происходит по воле Божией, раббони?

– Поверь, не знаю. Но если это и так, мы должны простить его, потому как Бог или, если угодно, боги Олимпа не ведают, какое горе приносит утрата тех, кого любишь, и поэтому боги хуже нас.

Иисус внимательно посмотрел на меня и воскликнул:

– А разве то, что ты говоришь, не богохульство?

– Еще какое! Но богохульство – одна из привилегий, которой владеют исключительно люди. Проку от нее немного, но в таких обстоятельствах, как нынешние, и она бывает весьма кстати.

Иисус снова опустил голову и какое-то время молчал. Потом спросил:

– Но когда-нибудь мы еще увидимся с ними, правда, раббони? Я хочу сказать, что все мы снова встретимся в вечной жизни. Ведь написано, что душа бессмертна…

– Из того многого, что написано, очень мало доподлинно проверено. Сократ был убежден в бессмертии души, как и Платон. Но в этом вопросе я, их скромный ученик, не согласен с великими учителями по причинам, которые сейчас изложу тебе. В первую очередь мы исходим из гипотезы, что человек состоит из двух частей, сильно меж собой различающихся, то есть из материи и духа – или, иными словами, из тела и души. Душа – это то, что вливает жизнь в тело, и когда она покидает тело, оно прекращает функционировать – в таком случае мы говорим, что человек, которому оно принадлежит, умер. Душа же может существовать без тела, и это доказывается следующим: когда тело внешне безжизненно, например если человек спит или непонятно по какой причине потерял вдруг сознание, душа его покидает и делает, что ей заблагорассудится, освободившись от всяких пут: может, к примеру, в краткий миг одолевать огромные расстояния и даже перемещаться во времени, или переселяться в других людей, прекрасно помня при этом, кому в действительности принадлежит, или общаться с живыми и мертвыми существами, людьми или животными, даже с чудищами и химерами, а также совершать подвиги, которые телу были бы не под силу, или радоваться удовольствиям, недоступным телу, не говоря уж о всякого рода распутных извращениях. Такие опыты мы называем сновидениями. Однако, если поразмыслить над ними хоть самую малость, мы убедимся, что в своих блужданиях душа обретает больше мук, чем радостей, часто терпит гонения, притеснения, испытывает тревоги и печали и непрестанно пребывает в великом смятении, словно бы она лишилась рассудка. Поэтому какое-то время спустя душа возвращается в тело и спешит поскорее разбудить его в волнении, а как только вновь соединяется с ним, сразу успокаивается и испытывает такое счастье, что тяготы и невзгоды реальной жизни кажутся ей ничтожными по сравнению с горестями, испытанными во время странствий. Но если все это так, то что же произойдет, если после смерти душе придется вечно скитаться, зная, что ей никогда не суждено возвратиться в родное тело, которое прежде носило ее в себе, – уже в силу только той причины, что оно превратилось в прах? Вот почему многие народы бальзамируют и мумифицируют своих покойников, стараясь сделать все ради наилучшего сохранения тела, чтобы душа не лишилась его полностью. Но коль скоро душа по свойствам своим вроде бы принадлежит к тому же природному разряду, что и боги, она на самом деле стоит ниже, чем тело, и подчинена ему, и лишь в соединении с ним обретает защиту и покой. Вот почему я не вижу никакой логики в том, что боги обрекли нас на подобные муки, и предпочитаю верить: как только мы исчерпаем страдания и невзгоды земной жизни и тело наше потеряет способность чувствовать, душа тоже найдет покой, возвратившись в то самое ничто, где безмятежно пребывала до своего рождения.