Шауль (Саул) Черниховский - Теленок мой

Я никогда не смогу сделать его отцом своих детей без его желания, но могу быть изнасилованной и как бы неосознанно стать матерью его ребенка.

Он, мужчина, и есть проклятое изначалье этого рабства.

Каждый раз. увидев телка, она любуется им, но это все равно как любоваться произведением искусства. И все же мучает ее некое подспудно скрытое в ней восхищение им, глупое преклонение, что ли. ну. почти преклонение женщины перед мужчиной.

Что за глупость!

Скорее, это вежливость по отношению к нему, думает она. глядя, как парни при взгляде на теленка испытывают приступ гордости, подсознательно ощущая его одним из своих, этого чудного теленка, божка древних семитов...

Даниэль! Что он от нее хочет? Никогда этого не будет! Никогда она не сдастся мужчине...

Даниэль...

После ужина Батия подошла к столику с газетами и взяла газету «Давар».

К ней приблизился Даниэль.

- Батия, - голос его дрожал.

- Даниэль, что тебе?

- Батия...

- Тоже мне ответ.

Конечно же, это не было ответом, только некая мелодия в этих звуках была ответом, и в нем столько просьбы и страсти, застоявшееся нетерпение плоти, мягкость жениховской речи и намеки мужского повеления, властности хозяина.

- Оставь меня. Вот уже неделю я ничего не читала, просто отрезана от мира.

- Батия!.. В полночь выйди ко мне...

Она не ответила, лишь раскрыла широко глаза, и они горячо скользнули по нему, словно бы огладили с взъерошенной головы, густых волос, до плеч коричневого цвета, тоже заросших и делающих его похожим на обезьяну, на бедра из-под коротких грязных от работы штанов, тоже покрытые волосами. Глаза его впились в нее, обжигая.

- Нет.

И Батия задремала с сознанием, что она «гордая и свободная женщина».

Тяжелая работа и жаркое лето сделали свое дело, и тело растянулось с особым чувством освобождения на чистой простыне скромной ее постели.

Легкий охлаждающий ветерок дул из низкого окна у постели, ослабляя удушливую жару в бараке.

Снова начали одолевать «вопросы».

Ну почему осквернили ей душу, почему?

Лучше бы ничего не знать из тех подробно комментированных программ. Будь проклята изначально та формула немецкая. Лучше уже русская, буйная...

Усталость и сон сморили девушку.

Что-то упало на лоб, и она со сна, автоматически смахнула это. Снова что-то упало, на подбородок, на лоб. С чувством подступающей тошноты пальцы схватили нечто. Запах жасмина пришел сквозь пробуждение. Теперь пальцы узнали наощупь падающие на нее цветы. Батия открыла глаза, но ничего не увидела.

- Кто здесь?

- Я... Даниэль. Выходи, Батия. Выходи же.

- Тсс... Ты разбудишь Хану.

- Ну, выходи...

В бездумье встала с постели, выглянула в окно, посмотрела на подругу, спящую у противоположной стены, и босиком вышла из барака.

- Голубка моя, отрада, - встретил ее у входа Даниэль, и крепкая рука его обхватила ее за талию, притягивая к себе.

- Сумасшедший, куда?

- Пошли.

Мрак был полный, и ветер остужал кожу. Горы Эфраима чернели глыбой во мраке.

Неподалеку тарахтел автомобиль, слабо освещая фарами дорогу перед собой.

- Идем.

Даниэль скользил, как животное, вынюхивающее свою тропу, пока не пришли к стогу скошенного сена, сложенному сегодня утром.

Солома пахла сухо и пряно.

- Сядем.

Прошел час, другой. Они сидели, беседуя, опьяненные близостью. Звезды мерцали, метеоры просверкивали в небе над крышей коровника, стоящего напротив. Дважды прошел их товарищ, дежурящий ночью, и не заметил их.

- Мне холодно, - сказал Батия.

- Сядь на колени ко мне, я обниму тебя и согрею.

Так и вправду теплее, руки его притянули Батию к груди.

- Знаешь, уже поздно, пошли.

- Нет, нет! Сейчас?

Он гладил ее плечи, и она прижалась к нему.

- Бедные ножки - им холодно. Маленькие, им холодно. - И огрубевшие от работы руки его гладили ее колена.

- Дорогая моя!

Батия вгляделась в него. Слова его, казалось ей, унижали ее, но в то же время от них было так приятно. Волна незнакомого тепла затопила ее тело.

- Пошли, я устала.

- А ты ляг на солому, растянись, расслабься. Я буду сидеть рядом. Останься.

И Батия легла на душистую солому. Даниэль, сидевший рядом, наклонился над нею. Руки обняли ее талию. Батия ощутила тяжесть его груди.

И было ей приятно чувствовать его, приятно его дыхание, пропахшее табаком.

Глаза его глядели впрямую в ее глаза, и была в нем некая таинственная сила, повелевающая, мощная, требовательная и побеждающая, некое эхо первоначальной, от сотворения, мутной силы, идущей от наследия династий властителей. И не было сил у Батии смотреть в эти глаза, и чтобы избежать этого, она прикрыла веки.