Клыч Кулиев - Суровые дни (книга первая)

Увидев его, Тачбахш-хан закричал:

— Молчите, дураки! Сам поэт Махтумкули идет!

Неизвестно к кому он обращался, так как пленные и без того молчали. Он попытался броситься навстречу поэту, но часовой остановил его. Тогда он издали протянул руки.

— Салам алейкем, поэт!.. Тысячу раз слава аллаху, что довелось еще раз увидеть вас!

Махтумкули ответил на приветствие и попросил часового:

— Сынок, освободи руки хана!

Джигит безмолвно повиновался.

Тачбахш-хан со слезами благодарности на глазах упал к ногам Махтумкули.

— Тысячу лет вам, поэт! Я ваш раб до смерти! Тысячу раз благодарение аллаху! Клянусь аллахом, никто не превзойдет вас в человечности!

— Встаньте, — сказал поэт, поднимая щупленького хана за руки. — Говорят: хорошо, когда заблудившийся находит дорогу.

Тачбахш-хан встал, тыльной стороной ладони провел по глазам и высокомерно обратился к пленным:

— Видели? Что я вам говорил, а? Вот перед вами поэт Махтумкули! Святой пророк по благости не выше его. Благодарите поэта, нечестивцы!

Пленные подняли головы кверху и вразнобой заголосили:

— О аллах!.. Аллах!.. Аллах!..

— Вы спасли нас от узилища, — сказал Тачбахш-хан, обращаясь снова к Махтумкули. — Спасите теперь от голодной смерти! У этих бедняг, которые, клянусь аллахом, ничем не провинились, со вчерашнего дня во рту ни крошки не было. Помогите им, дай вам бог долгой жизни!

Махтумкули задумался: действительно, пленных следовало накормить, но как это сделать? Пятьдесят человек это не пять человек — если каждому дать по одному ломтю хлеба, и то понадобится выпечка не меньше, чем четырех тамдыров. И какой только умник задумал их гнать в Хаджи-Говшан?

— Сынок, — сказал поэт часовому, — я пока постерегу за тебя, а ты сбегай ко мне домой и принеси полмешка муки — пусть эти бедняги сами испекут себе хлеб. А заодно скажи Акгыз-эдже, чтобы и чаю дала.

Конский топот привлек внимание старого поэта. Скакал Перман и еще несколько местных парней. Остановив коня неподалеку от Махтумкули, Перман тяжело спрыгнул на землю и подошел к поэту, здороваясь с ним сердечно и просто, как сын с отцом после долгой разлуки. Покосившись на Тачбахш-хана, стоявшего в стороне с гордо выпяченной грудью, Перман хмыкнул в усы и сказал Махтумкули:

— Посоветоваться надо бы, Махтумкули-ага…

Они отошли в сторонку. Перман сообщил:

— Конники Абдулмеджит-хана разбиты, Махтумкули-ага.

Перман сказал это таким ровным и будничным голосом, что смысл сказанного не сразу дошел до Махтумкули. Старый поэт пытливо посмотрел на джигита — тот явно что-то недоговаривал.

— Да! — повторил Перман с силой. — Мы их разбили! Мы превратили их в дастархан, изодранный собаками! Они бежали с позором!

Лицо поэта просветлело. Поглаживая бороду, он облегченно вздохнул и, с гордостью глядя в горящие глаза Пермана, сказал:

— Хорошо, сынок. Вы сделали большое дело.

Перман передохнул и, понизив голос, продолжал:

— Но… надо быстрее уходить из Хаджи-Говшана, Махтумкули-ага! Пешие сарбазы заняли Чагыллы и, вероятно, сегодня ночью будут здесь…

Поэт повернулся лицом к горящим холмам, полыхающим пламенем пожара. Глаза его светились неуемным внутренним огнем.

— Смотри, сын мой! Смотри во все глаза! Видишь этот огонь? Это огонь народного сердца! Это огонь обездоленной земли! Это огонь страдания и гнева! Он только разгорается!

Да, огонь разгорался — огонь страданий и гнева, буйный огонь святой мести.

Сумеет ли теперь Абдулмеджит-хан погасить этот огонь?

Конец первой книги

Ёмуты (другое произношение — йомуды) — одно из туркменских племен (прим. ANSI)

Иним — младший брат. Обычное обращение к младшему, как «ага» — обращение к старшему.

Таксир — обращение к человеку, имеющему духовный сам.

Зиндан — тюрьма-колодец.

Феттах — шах Фатали, племянник шаха Агамамеда.

Туран — древнее название Средней Азии.

Терим — деревянный каркас кибитки.

Перевод стихов Г. Шенгели.

Кап — мифическая гора на краю света, которая якобы служит опорой небесному своду.

Кааба — мечеть в Мекке, главный объект паломничества мусульман, святыня суннитов.