Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Шаляпин и Юрьев давно уже сидели в ресторане Лейнера, за столом, уставленным закусками, с неизменной водочкой и холодным квасом. Юрьев, не прерывая разговорившегося нового знакомого, тихонько шепнул подошедшему официанту: «Как обычно», и тот сразу все понял и тихо удалился.

— А ноты я впервые увидел в церкви. Ходил в церковь я редко… Но как-то неподалеку от церкви Святого Варфоломея довелось играть с ребятами… Дай, думаю, зайду. Была всенощная. С порога слышу стройное пение. Протиснулся ближе к поющим — на клиросе пели мужчины и мальчики. Я заметил, что мальчики держат в руках какие-то разграфленные листы бумаги с черными закорючками, понять которые было просто невозможно, на мой взгляд… Я слышал, что поют по нотам, но как петь по нотам — мне было не понять… Хоровое пение мне понравилось… А потом мы переехали на новое местожительство, и в первый же день я услышал надо мной церковное пение… Оказалось, что над нами — а мы снимали две маленькие комнатки в подвальном этаже — жил регент и у него проходили спевки на дому. Я храбро пошел к нему и попросил его принять меня в хор… Через три месяца я стал получать у него полтора рубля в месяц… Так я понял, что и пение может стать заработком… А вы как здесь оказались?

— Я ведь москвич… Случайно получилось, что я в Петербурге оказался… И вот уж три года, как я здесь… — задумчиво заговорил Юрьев, заметив, что Федор увлекся закусками.

— Не было мест в Малом? — спросил озадаченно Шаляпин.

— Да нет, в Малом меня оставляли, но чиновники императорских театров просто заставили меня перейти сюда, хотя и не с руки мне… Там Ермолова, Ленский — мой учитель, все опекали меня, а здесь мне приходится подлаживаться под новый для меня стиль игры… Да и ближе к чиновникам, к царской фамилии, для которых мы, артисты, являемся чем-то вроде швейцаров… Вот вчера на спектакле, который так вам понравился, произошел инцидент, покоробивший меня своей бестактностью.

— А что такое?

— В одном из антрактов пришли за кулисы великие князья. Всех участвующих, как это полагалось в таких случаях, пригласили на сцену. Великие князья стали обходить группы актеров и, выражаясь стилем газетных отчетов нашего времени, милостиво беседовать с нами. Великий князь Владимир Александрович, увидев Варламова, с присущей ему специфической манерой говорить отрывисто, напоминающей подачу военной команды, своим низким хрипловатым баском обратился к Константину Александровичу: «А-а! И Варламов здесь?.. Как это вы? В такую жару?!»

Варламов, по своему обыкновению, густо покраснел, почему-то смутился и, как мне тогда показалось, подобострастно, каким-то сладостно-жалостным высоким тенорком ответил: «Что делать, ваше императорское высочество, — доброе дело!» — «А-а! Доброе дело, доброе дело!.. Скажите пожалуйста… Святой человек… Молитесь на него!» И, шутливо окрестясь на Варламова, великий князь Владимир Александрович с громким смехом отошел от него… И вот, Федя, эта сцена произвела на меня неприятное впечатление. Поведение Варламова и его тон не вязались в моем представлении с достоинством артиста. Я недоумевал, почему он так теряется перед сильными мира сего? Неужели не понимает, кто он сам? Неужели не осознает, что он — Варламов?

— Да и я уже много раз убеждался, что артисты мало блюдут свое достоинство, свое имя… Мне даже противно бывает ходить в театр из-за отношения начальства к артистам… Я был уверен до поступления в театр, что артист — свободный, независимый человек… А у нас, когда директор появляется за кулисами, артисты вытягиваются перед ним, как солдаты. А по праздникам ездят расписываться в книге визитов… Нет, я не согласен с этим. Пусть и не ждут от меня такого почтения. Мне кажется унизительным выражать свое почтение начальству через швейцара… А сколько еще таких мелочей, которые унижают артиста… Сколько еще мелких гадостей приходится терпеть от чиновников, сколько интриг плетется вокруг того или иного знаменитого артиста… Не хочется иным даже известным артистам делить славу с теми, кто начинает входить в моду… Вот Дальский, например. Ведь его терпеть не могут в театре… А почему? По-моему, гениальный артист… Как он умеет задушевно играть… Какие у него способности к перевоплощению, — мечтательно сказал Шаляпин, явно завидуя тому, что Дальский так незаметно может переходить от одной роли к другой.

Юрьев вскоре заторопился, сославшись на то, что ему предстоит еще кое-что сделать сегодня. Федор тоже засобирался, хотя ему спешить было совсем некуда: и сегодня, как и вчера, он был свободен от театра.