Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Тепло, встретились старые друзья, хотя и разница в возрасте между ними была довольно большая. Но Шаляпина это давно уже не смущало, все друзья и знакомые были гораздо старше его.

— Ну что, Феденька, поздравляю тебя с поступлением в Мариинский. Признаться, я не думал, что это случится так скоро. Репертуар у тебя был невелик. Да и багаж…

— Ах, Василий Давидович, тошно мне! Вроде бы и радостно… Гордиться можно, попал в прославленную труппу. Не чета всем провинциальным, в которых я до сих пор пел. А что толку?

— Как что толку? Ты недоволен?

— Не знаю, что и сказать вам. И доволен, и недоволен…

Корганов давно заказал обед на две персоны. Официант незаметно для них колдовал на столике, аккуратно расставлял холодные закуски. Что-то неладно было на душе у Федора, и Корганов выжидательно посматривал на него.

Василий Давидович Корганов давно знал Федора Шаляпина. Вспомнил, как впервые познакомился с ним: небольшого роста, плотный, с брюшком, немолодой, но живой и деятельный Дмитрий Андреевич Усатов, известный тенор императорских театров, представил ему долговязого худого блондина с голодными глазами, одетого явно не по росту в какие-то перешитые обноски. Но стоило ему исполнить арию Дон Базилио, как Василий Корганов понял, что перед ним талантливый певец, более того, талантливый артист, обладавший не только обширным по диапазону и необыкновенно красивым голосом, но и владевший средствами экспрессии, мимики и другими качествами для создания образа на сцене… «И почему все-таки три таких талантливых знатока своего дела, как дирижер Труффи, директор музыкального училища Ипполитов-Иванов и знаменитый оперный артист и музыкальный деятель Федор Петрович Комиссаржевский, не угадали в нем редких артистических задатков? Увидеть смелость, раскованность — и не увидеть, что эта смелость, раскованность идут от желания творить образ по-своему, создавать его не по шаблону… А почему мне удалось в нем распознать талантливого человека?.. Тут совсем другое дело… Мне довелось узнать его так близко, как, пожалуй, никому из этой троицы…»

Сколько раз встречался Корганов с Шаляпиным и на репетициях, и на выступлениях, и на дружеских вечеринках… Тогда он, саперный поручик, по воскресеньям приглашал молодых артистов и преподавателей к себе домой, и вместе с отцом, мировым судьей, все тихо и мирно обедали, запивая обед хорошим кахетинским вином. Бывало, что приглашали и заезжих гастролеров. Так, молодой преподаватель фортепьянной игры Матвей Леонтьевич Пресман, уроженец Тифлиса, осенью 1893 года, совсем недавно, привел Леонида Александровича Максимова, выступавшего с концертами по России. И Корганов впервые увидел, как Шаляпин легко и свободно читал ноты с листа: Максимов проигрывал сцену за сценой «Князя Игоря», а Шаляпин, стоя за его спиной, напевал партию Игоря… А как он исполнил тогда партию Мельника!.. Глубокое, потрясающее впечатление произвел он на всех, в том числе и на Максимова. «Но если Федор не будет работать, ему не вырасти как артисту. Вот дали ему в Тифлисе роль Мефистофеля, он никогда не слышал эту партию в приличном исполнении, а почитать что-нибудь о Мефистофеле отказывался. Разве многое сделаешь при таком отношении? Сколько интересного можно найти в книгах по музыке, по истории, эстетике, акустике, этнографии! И поражает не то, что артисты обычно невежественны в этих областях, а то, что они вообще не хотят интересоваться попутными проблемами, — с грустью думал Корганов. — Ведь как только Шаляпин сказал мне, что ему дали роль Мефистофеля, я тут же сыскал в своей библиотеке кое-что о типе Мефистофеля и убеждал дебютанта прочесть, но не тут-то было. «Нет времени. Франковский мне все расскажет об этом», — отмахнулся он тогда. А кто такой Франковский? Года два пел в Тифлисской опере, а сейчас променял артистическую карьеру на службу в одном из петербургских банков… Хорош учитель…»

Василий Давидович внимательно разглядывал Шаляпина.

— Хорошо помню Тифлис… Прекрасный город, — медленно заговорил Шаляпин. — Там я учился и начал петь в опере, а Комиссаржевский и Прянишников сразу забраковали меня: голос, мол, расшатан, детонирует, это не артист… А вот вы, Василий Давидович, поддержали меня. Век вам буду благодарен.

— Ну полно, полно, работать еще надо…

— Да, можно иметь прекрасного учителя, но многое зависит от тебя самого.

— А Усатов? Неужто ничего не дал?

— Да, в Тифлисе меня учил Усатов. Я ему обязан брюками, пиджаком, а в пении… ни-ни. Правда, он объяснил мне, что романс Козлова «Когда б я знала» — дрянь, что «Фауст» Гуно — сладок и что настоящую музыку, настоящую оперу написал Мусоргский, а пение… Он все учил меня петь по-своему. У него так выходило хорошо, а меня это резало. И вот уж сколько времени, года два, что ли, я бьюсь над тем, чтобы отвыкнуть от приемов Усатова и выработать такие, которые более подходят мне… И кажется, только сейчас что-то начинает получаться. Как артист я не столько обязан Усатову, сколько тому, что в театре подавал декорации, зажигал лампы, пел в хоре, практически по всем ступеням прошел театральную школу… А в общем-то вы правы: и Усатов меня многому научил. И я берусь за любую роль, меня ничто не пугает.