Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

И тут мы вспомнили известный случай, когда опера «Мефистофель» Бойто провалилась, как музыкант он совсем сник, полностью переключившись на создание либретто для Верди. А когда Верди умер, снова возобновилась его композиторская деятельность, вновь поставили его «Мефистофеля» с участием Федора Ивановича Шаляпина в заглавной роли.

— Новые главы своего документального повествования о Шаляпине, которые я уже представил в журнал «Москва», так и называются — «Триумф в Милане», март 1901 года.

— Да, да… А вы Дорошевича читали? — спросил Федор Федорович.

— Ну конечно! Куда ж без Дорошевича денешься. У него прекрасные описания пребывания Шаляпина в Милане, он же был современником Шаляпина…

— А главное, он был на спектакле, а вы не были.

— И он все подробно описал… И я как-то постарался глазами Власа Дорошевича дать этот триумфальный спектакль. Иначе как? Цитировать его? Это уж пусть в научных монографиях делают, а в моем сочинении, предназначенном для широкого читателя, это как-то неинтересно.

— Да, правильно, вы можете, используя его словечки и какие-то подробности, вообразить, описать этот спектакль, передать какие-то переживания и чувства и артиста, и зрителя…

Воспользовавшись минутным молчанием Федора Федоровича, я вновь заговорил о наболевшем, о принципах работы над биографической прозой:

— Я обозначил жанр своего сочинения как документальное повествование, подчеркивая тем самым, что в основе моего повествования лежит документ. И если не учитывать при чтении моей книги этого важного обстоятельства, то возникают недоуменные вопросы: где ссылки, где сноски, где научный аппарат? А документ растворен в тексте. Я реконструирую давно минувшую жизнь, используя для этого все возможные средства. А если письма, дневники, воспоминания и многие другие материалы, которыми я пользуюсь при реконструкции той жизни, помогают «воскресить», «оживить» моих славных героев, то, значит, моя задача выполнена. Я и описание Галереи тоже даю глазами Шаляпина и Дорошевича, рассказываю, как они сидят в одном из укромных местечек Галереи и слушают, что говорят за соседними столиками…

— Откуда-то я знаю, может, отец рассказывал, не помню, что после генеральной репетиции Бойто подошел к отцу и сказал: «Теперь я знаю, какого Мефистофеля я написал», — вновь включился в разговор Федор Федорович.

— Нет, этой фразы я что-то не помню. Знаю, что он высоко оценил участие Шаляпина в его опере. Знаю, что он страшно боялся премьеры, закрылся в гостинице и не выходил.

— А у меня в памяти хранится другое: его все-таки вытащили на сцену, потому что успех был грандиозный… Он как Шуберт. Когда Бетховен был жив, на него никто не обращал внимания. Был Верди и много лет царствовал, а Бойто был в тени, а ведь Бойто — чудный музыкант.

Напомнив Федору Федоровичу наш разговор об отце в Риме и процитировав кое-что из приведенного выше текста, я вновь попросил сына рассказать о природе таланта отца, о его характере.

— У него была масса даров, но никаких механических. Он не мог править автомобилем…

— А где-то я видел на фотографии: он сидит за рулем автомобиля.

— Сидеть-то он мог за рулем, но это не значит, что он мог править автомобилем. Вот говорят: у него талант, талант. А таланты разные бывают. Есть большие таланты, есть маленькие. А что такое талант? Талант — это есть количество даров. Чем больше даров, тем больше талант. Вот у отца… Артистически Господь Бог все ему дал: и внешность, и голос, конечно, и музыкальность, и ум… Он же был очень умным человеком. Пластичен… Чего у него только не было!

— Прекрасный скульптор, живописец, рисовальщик…

— Я один раз ему сказал: «Слушай, папа, если б Господь Бог дал мне столько даров, сколько тебе, я был бы еще лучше, чем ты». Он все упрекал нас, что мы мало работаем. Даже не столько упрекал… Он не всегда понимал наше положение за границей. Просто такой разговор был, но он не учитывал, что мне, например, во Франции не давали право на работу, надо было иметь разрешение на работу. Мне даже приходилось акробатикой заниматься, то в одной стране, то в другой. В Германию меня позвал Туржанский…

И пошел разговор о личной судьбе Федора Федоровича, о его скитаниях по Европе и Америке, о встречах с выдающимися русскими людьми, оказавшимися за рубежом.

— …В прессе правильно называют меня актером, потому что, кроме этого, я ничего не умею. Вот и Михаил Чехов говорил мне в Голливуде: «Знаете, я прихожу в ужас, когда я осознаю, что, кроме как играть на сцене, я ничего не умею». Я помню, он боялся, что будет голодать. Он не знал, как зарабатывать деньги… На Западе просто так деньги не платят… В одной картине мы вместе работали, названия я уж не помню, это было во время войны, мы русских играли… Ну и там при съемке очередной картины, эпизода технические работники кричат всякие специальные выражения. Ну, например, «чек-оф» — это значит «проверено». Так вот они и кричат: «Чек-оф», а он думает: «Чехов» — и скорее бежит к ним, вроде как бы на вызов… А я его останавливаю и говорю: «Сидите вы в своей релевке и не двигайтесь. Я вам скажу, когда вас вызовут». А потом он, когда мы отыграли в своих эпизодах, подходит ко мне и говорит: «Завидую вашему спокойствию». И это говорит Чехов, который завидует моему спокойствию. Он всегда волновался. И это естественно: синема для него была новым делом, новым искусством. Но потом он приучился.