Михаил Лохвицкий (Аджук-Гирей) - ГРОМОВЫЙ ГУЛ. ПОИСКИ БОГОВ

* Тхамада — старейшина, руководитель.

Озермес потрепал овчарку по голове и, подставив лицо теплым потокам солнца, посмотрел на ослепительное сияние вонзающихся в небо далеких ледяных вершин. Они, как всегда, будут долго сопротивляться весне, а некоторые так и не подпустят ее к себе. Когда нибудь Озермес поднимется туда, поближе к Тха... Овчарка потерлась мордой о его ногу.

— Ты надежный друг, — сказал Озермес, — ты не друг даже, а брат.

Самыр застеснялся, как женщина, которую похвалили, опустил голову и исподлобья преданно посмотрел ему в глаза. Озермес добрел до отхожего места — Самыр подождал его, сидя в сторонке, — потом умылся, поел и снова лег, устав так, будто всю ночь таскал тяжелые бревна. Он лежал, набираясь сил, и смотрел в открытую дверь, за порогом которой сидел, глядя на лес, Самыр, Отец перед тем, как переправиться на турецкую фелюгу, посидел с Озермесом и, опустив на плечо ему свою легкую руку, повторил, что он расстается с ним не по воле Тха, а потому, что иной дороги у него нет. С того времени, сказал отец, как душа покинула прославленного джегуако, правдолюбца Султана Керимгирея, петь народу, кроме них, некому. Он уезжает за море, дабы было кому напоминать ушедшим о покинутой родине и ее прошлом, а Озермесу предстоит петь тем, кто не успел или не захотел уехать. Если же на их древней земле не останется адыгов, пусть Озермес сам решает, какой путь ему избрать. Когда отец обнял его и пошел к лодке, Самыр заскулил. — Возьми мою собаку с собой, — загоревав, сказал Озермес. Отец слегка улыбнулся, подумал и кивнул. Озермес, подняв тяжелого, как кабан, Самыра на руки, перенес его в лодку и шепнул ему в ухо: — Ты поедешь с отцом, береги его. — Самыр лизнул ему руку. Отец поднялся в лодку, Озермес оттолкнул корму от берега, и гребцы взялись за весла. Самыр взвыл. Озермес вышел из воды, поднялся по обрыву и сел на траву. Отец и Самыр перескочили на низко сидящую в воде фелюгу. Турки втащили лодку на палубу, подняли якорь и стали возиться со снастями. День кончался, и ветер дул с берега. Фелюга, распустив грязные серые паруса, стала отодвигаться, наплывая на желтое, как медный таз, заходящее солнце. Озермес услышал отдаляющийся тоскливый вой Самыра...

Прошлым летом, в один из дней месяца, когда в шапсугских аулах приносят жертву богу Хакусташу, пекущемуся о домашних животных, из леса на поляну выползла большая, грязная, со свалявшейся шерстью овчарка. — О, муж мой, посмотри! — вскрикнула Чебахан. Озермес, всмотревшись, в три прыжка оказался у собаки. Это был Самыр, исхудавший, с израненными от ходьбы лапами. Озермес отнес его к очагу и поставил перед ним миску с водой. Но Самыр не стал пить, он неотрывно смотрел на Озермеса и стонал. — Это твоя собака?! — догадалась Чебахан. — Да. — Озермес рассказал ей о Самыре. Чебахан завалила Озермеса вопросами: — Но как он добрался сюда, как нашел нас? Может, твой отец тоже вернулся? Может, это он послал Самыра к тебе? Не могла же собака переплыть море или сама доехать до родных мест на фелюге? Сколько же дней Самыр находился в пути? И как он узнал, что мы здесь? Ведь он не был с тобой в нашем ауле и не мог отыскать тебя по следам. Кто объяснял ему дорогу? Может, Хакусташ или сам Тха? — Перестань сыпать меня градом слов, — попросил Озермес, — а то у меня загудело в голове. Я мог бы задать все эти вопросы и еще другие и тебе, и Самыру, но что толку спрашивать, если ответить некому.

Самыр отлежался, стал, кривясь от отвращения, есть какую то траву и мигом проглатывал мясо, которое варила для него Чебахан. Озермес смазывал ему лапы жиром, но Самыр тут же слизывал жир и взглядом просил смазать лапы снова. Пока он лежал, Озермес обошел ближайшие леса и ущелья, хотя обнаружить отца не надеялся. Если бы отец вернулся, спросить об Озермесе ему было не у кого, разве что, по редкой случайности, он встретил бы кого либо из тех немногих, кто ушел из аула до его уничтожения. Тогда отец мог, доверившись чутью Самыра, пойти за ним, но если бы в дороге с отцом что нибудь случилось, он обвязал бы шею собаки своим ремнем либо обрывком одежды, одним словом, подал бы какой нибудь знак. Да и Самыр, если бы его послал отец, стал бы звать Озермеса за собой.

Самыр приступил к своим обязанностям, обнюхал саклю, хачеш, вход в пещеру, дорожку к речке, долго принюхивался к запахам могильных холмиков, обошел поляну, луг, лес на склоне и, поднимая заднюю ногу, пометил колья с крестообразными развилками, поставленные Озермесом.

Двумя неделями позже Озермес решил перебраться на заходящую сторону ущелья и пройти в сторону моря, может, Самыр пришел оттуда. Они отправились в путь.