Айбек - Священная кровь

Мысли Юлчи были заняты Гульнар. «Свыклась ли она, смирилась ли со своей судьбой? Может быть, уже забыла меня? Гульнар, а?! Нет, не могла забыть!.. Что она сейчас делает? Взглянуть бы на нее хоть раз или хоть голос услышать бы… Кого послать к ней? Унсин никогда не была в загородном поместье бая, да и далеко… Пойти самому?.. Стану бродить вокруг поместья, она и знать не будет. А бай случайно увидит — ей же хуже сделаю: ее взаперти будут держать. Бай — он такой…»

Открылась калитка. Волоча длиннополую паранджу, с пустой корзиной на голове во двор вошла бабушка Саодат.

— Проголодался, наверное, львенок мой? — заговорила старуха, сбрасывая паранджу и ставя корзину на терраску. — Сейчас чай вскипячу.

Бабушка Саодат — худощавая, костистая старуха с крючковатым носом и по-мужски решительными движениями. Маленькие глаза ее, несмотря на годы, еще сохраняли живой блеск.

— Где были, мать? — спросил Юлчи.

Старуха разожгла маленький самовар, подошла к джигиту и заговорила густым, не по-женски низким голосом:

— Заботы, сын мой. Я — хлебопек. Вон, на кухне, у меня большущий тандыр. Не видал?.. Еще до солнца я просеяла муку, замесила тесто. Пока тесто подошло, развела огонь в тандыре. Потом наделала лепешек. А к тому времени и тандыр накалился. Испекла — и одну корзину уже успела продать на гузаре. Попью чаю, еще понесу…

— И давно вы так живете? — поинтересовался Юлчи.

— Покойный муж мой был поденщиком, — ответила Саодат. — Того, что он добывал за лето, не хватало на зиму. Потом заболел и совсем отошел от работы. Пришлось кормить его. Лет уже двадцать будет — умер он. Детей мне не довелось иметь, сынок. Вот так и перебиваюсь своим трудом, чтоб не унижаться ни перед кем. Одно время шила тюбетейки, потом одеяла стегала, очкуры для штанов ткала. А теперь для таких дел глаза не годятся.

— Ну, а от лепешек остается что-нибудь?

— Бывает так, бывает этак… — Старуха повернулась, положила в самовар щепок. — Иной раз один убыток. Продашь хлеб, пойдешь на базар, цена на муку опять поднялась. А у меня и капиталу-то всего на один пуд муки… Вся польза, сын мой, — с базара хлеб не покупаю. За день остается пара лепешек для себя — и то богатство…

После чая Юлчи предложил старухе снести и продать очередную корзину хлеба. Бабушка Саодат уложила в корзину аккуратными рядами несколько десятков еще не остывших лепешек. Юлчи подхватил ношу, отправился на базар.

На первый взгляд на базаре все казалось обычным. В чайханах, как и всегда, звякали крышки чайников, кричали в клетках перепелки. В торговом ряду препирались с покупателями лавочники и мясники. Глухо брякая подвешенными на шею тяжелыми медными бокалами, проходили верблюды. Но во взглядах и в движениях людей было заметно беспокойство и смятение. Как только речь заходила о мобилизации на тыловые работы, слышались негодующие выкрики, жалобы на притеснение, нужду, бесправие. Гнев, казалось, готов был вспыхнуть в любую минуту.

Юлчи, пользуясь каждым удобным случаем, разъяснял людям, кто настоящие виновники их нужды и несчастий. Говорил, что война, которую ведет царь, нужна и выгодна только баям. Потом снова принимался выкрикивать:

— Эй, лучшие лепешки! Самые лучшие лепешки!

Распродав лепешки, он оставил корзину на сохранение старику, вязавшему на берегу арыка веники, а сам пошел бродить по базару в поисках заработка. Ему удалось подрядиться сделать одному человеку десять тысяч сырцового кирпича. Затем подвернулся торговец, которому надо было отнести на Урду мешок молотого табаку.

У трамвайной остановки Юлчи опустил ношу на тротуар, чтобы передохнуть. Тут он заметил, что прохожие начали оглядываться, подталкивать друг друга, о чем-то перешептываться. Щурясь от солнца, Юлчи посмотрел в ту сторону.

В нескольких шагах от него посередине улицы трое полицейских — один русский спереди и двое узбеков сзади — с обнаженными шашками вели Ярмата. Старик шел сгорбившись, с низко опущенной головой — видно было, что человек придавлен большим несчастьем.

Глаза Юлчи широко открылись, он побледнел. Не сдержавшись, крикнул:

— Ярмат-ака!

Ярмат медленно поднял голову, увидел Юлчи. Посмотрел на него печально и как-то виновато и слабо махнул рукой, будто хотел сказать: «Все кончено!»

Окинув джигита подозрительным взглядом, полицейские прошли мимо.

Юлчи с минуту стоял растерянный, потом торопливо взвалил на спину мешок и последовал за полицейскими. Он шел, не отрывая взгляда от сгорбившейся фигуры отца Гульнар, и думал: «Что старик мог сделать плохого?.. Был преданным рабом своего хозяина, и вот — никто за него не заступился… Это новое горе для Гульнар. Что бы там ни было, Ярмат отец ей…»