Аркадий Эвентов - Счастье жить вечно

Силин взял другую книгу в красивой обложке — «Мифы древней Греции». Там была такая надпись:

«Ирушке, живущей в далеких Тетюшах, от брата Вальки на добрую память. Иринушка, я постараюсь подобрать тебе на память библиотечку из исторических книг, которые мне особенно нравились. Здесь будет очень разнообразная тематика, но, милая моя, может быть они помогут тебе полюбить историю — предмет, который вместе с литературой и театром интересовал меня больше всего. Учись у героев этой книги прежде всего энергичности в выполнении поставленной задачи, смелости, напористости, духовной чистоте, скромности, нежности и преданности своим товарищам и товаркам, своей Родине, Люби нашу страну, будь готова достать для нее золотое руно и совершить двенадцать подвигов, не уступающих подвигам Геракла. Валя».

Михаил Дмитриевич незаметно подошел и из-за спины Силина, вместе с ним читал уже не раз читанные строки. Потом на немой вопрос Федота Петровича ответил:

— К сожалению, этот подарок отправить нам в Тетюши не удалось. Дело обстояло так: либо книги, либо одежду — что-нибудь одно можно было послать с подвернувшейся оказией. Разумеется, я предпочел отправить одежду. Она там, в Тетюшах, крайне нужна. И вот что любопытно. Валька ни одной тряпки не променял на хлеб, хотя я ему просто-напросто приказывал это сделать. Парень жил один, голодал, холодал. Можно себе представить, как трудно было ему воздержаться. Правда, добру тому сейчас в переводе на хлеб — цена грош, не более. Но и грош пригож в страшных условиях одиночества, голода, болезни и контузии, выпавших на долю Валентина в Ленинграде. Я тебе не рассказывал, Федот, он ведь перенес тяжелую контузию.

— Что ты говоришь? Когда и где это случилось?

— Ночью, во время его дежурства в Гостином дворе. Налет фашистов был очень сильным. Валя боролся с зажигательными бомбами. Парня чуть не убило взрывной волной. Но, придя в себя, он снова поднялся на пост. А мне про такую свою беду поведал в письмеце. Как бы между прочим — коротко, шутливо и бодро. И сделал это, когда стал совсем здоров.

— Как много хорошего открывает в наших детях эта страшная война, это большое народное горе!

— Да, в мальчике обнаружилось много хороших черточек и одна из них — трогательная привязанность к матери и сестренке. Он очень тяжело переживает их невзгоды в эвакуации. Ему хочется помочь им. А чем помочь? Нечем. Я даже поругался с ним, дал ему нагоняй: приносишь парню денежное довольствие, хочешь, чтобы он поддержал свои силы, хотя бы еще сотней граммов хлеба. А Валентин знает свое — бережет все для мамы с сестренкой, твердит одно и то же: «Мне ни к чему, обойдусь». Как-то вырвался я из части домой в лютый мороз. Валька тогда уже дома не жил, перешел на казарменное положение. Прихожу, и вот радость-то какая — Валец дома! Но что же вижу? Парень весь погряз в хлопотах. Нужно, говорит, срочно заделать окна фанерой, запасти дров и, елико возможно, — продовольствия. А все это — к приезду Зои и Иринки из Тетюшей.

В дверь постучали.

— Валька! — бросился навстречу Михаил Дмитриевич. Он сжал в объятиях бледного, худого, рослого юношу. Тот был в полувоенной одежде: кирзовые солдатские сапоги, ватник и ушанка не по форме — та самая, которую носил он не первую зиму, с неизменно вызывавшим шутки «медвежьим» мехом, вылинявшим и свалявшимся.

Сорвав ушанку, Валентин коротким движением привел в порядок свою густую черную шевелюру, зачесанную назад. Широко раскрытыми темными глазами он, казалось, обнимал весь мир, открывавшийся перед ним.

«По глазам видно: Валька чем-то крайне доволен, — промелькнула догадка у отца. — Такими они были у него в детстве при получении давно ожидаемого подарка. И сейчас, как тогда, мальчик непосредствен и открыт душой. Все отражено на его физиономии».

И Силин тоже заметил: Валентин явно возбужден, радостно взволнован.

— Здравствуй, папка!

— Добрый день, Валюшня!

Отец и сын расцеловались. Федот Петрович и Валентин крепко, по-мужски пожали друг другу руки, приветливо улыбнулись.

— Все боялся, что запоздаю, не застану тебя, — рассказывал Валентин отцу. — Вырваться из части в город становится что ни день, труднее. Сам понимаешь: время мало подходящее для прогулок и отлучек. — Юноша не спускал с лица Михаила Дмитриевича заботливых глаз, они принимали все более беспокойное выражение. — Мне кажется, ты не здоров, выглядишь хуже, чем следовало бы. Опять сердце?