Борис Алмазов - Атаман Ермак со товарищи

Много лет спустя явится мысль, что Царь-маньяк уничтожал перешедших на сторону Москвы бывших половцев — людей степи, стремясь обезопасить Московское царство от потомков Орды! Но, во-первых, сыны степи потому и пришли под державу Московскую, что были лютыми врагами Орды, а во-вторых, вместе с князем Куракиным-Булгаковым и сродниками его, Турунтаем-Пронским, думным дьяком Казарином Дубровским и сродниками их погибли Дмитрий Ряпо-ловский, трое князей Ростовских, Петр Щенятьев, казначей Тютин и все сродники их, северяне и славяне прикоренные... Слепа была гроза над Русью, слепа, беспощадна и кровава... И смысл ее необъясним или смутен и доныне, а бывым при расправах тогда в то кровавое время и вовсе казался адом, под ногами каждого разверзшимся. Все чаще раздавался шепот в потаенных углах, что на троне воцарился антихрист. И впервые, зато навсегда была подорвана вера русского человека в богоизбранность Царя, в то, что Государь правит милостию Божьей...

Шепот шел, но голоса, прозвучавшего на всю Русь, не было. Пока не явился пьяный Царь Иван со сворой опричников своих в Новодевичий монастырь, где был храмовый праздник и крестный ход, где служил Филипп.

Когда по чину митрополит оборотился и возгласил: «Мир всем», то увидел, что один из опричников стоит в тафье.

— Царь! — крикнул митрополит. — Разве прилично благочестивому держать агарянский закон?

— Как! — завопил Царь, рядившийся чуть ли не в игумены.

Грозно указал Филипп в сторону Царя бестрепетною рукою:

— Вот от лика сатанинского!

Напрасно опричник поспешно сдернул с головы и спрятал тафью. Стоустая молва разнесла, что не то в свите, не то сам Царь — от лика сатанинского, — Филипп сказал. А слава Филиппа была незыблемой, всенародной и безупречной.

Тогда Царь измыслил не просто устранить и уничтожить Филиппа, но опорочить его. Подкупом и угрозами были собраны свидетели различных нечистых дел, коих Филипп, разумеется, не совершал. Главным свидетелем был игумен соловецкий Пафнутий, который соблазнился обещанным епископским саном. В угоду Царю он заявил себя врагом Филиппа, не ведая, что через два года его постигнет участь, которую он приуготовил гонимому митрополиту.

Не дожидаясь суда, Филипп снял белый клобук и спокойно сказал:

— Ты думаешь, Царь, что я боюсь тебя? Боюсь смерти за правое дело? Мне уже за шестьдесят лет, я жил честно и беспорочно. Так и хочу душу мою предать Богу, судье моему и твоему. Лучше мне принять безвинно мучение и смерть, нежели быть митрополитом при таких мучительствах и беззакониях!.. Вот мой жезл, белый клобук и мантия! Я более не митрополит.

Но не того хотел Царь. Он жаждал зрелища унижения и обличения противника своего.

— Ты хитро хочешь избегнуть суда! — сказал он. — Нет! Не тебе судить самого себя! Дожидайся суда других и осуждения. Надевай снова одежды, ты будешь служить в Михайлов день обедню!

Митрополит молча повиновался.

В Михайлов день в собор явился опричник Басманов, прочел всенародно приговор церковного собора, лишающего митрополита пастырского сана. Опричники ворвались в алтарь, сорвали с Филиппа облачение, одели в драную монашескую рясу. Вытащили из церкви, заметая за ним следы метлами, бросили на дровни и повезли в Богоявленский монастырь.

Пол-Москвы бежало за опальным пастырем, рыдая и прося благословения. Видя это, слуги сатаны ярились и били пастыря метлами, кричали и ругались. Но митрополит благословлял, невзирая на удары и поношения, народ русский и осенял его на все четыре стороны крестным знамением.

На суде, куда доставили Филиппа на крестьянской телеге слушать приговор, он ничего не отвечал на нелепейшие обвинения, в том числе даже в волшебстве. Только когда стал говорить противу него Пимен, произнес:

— Что сеет человек, то и пожнет. Это не мое слово — Господне.

Филиппа приговорили к вечному заключению. Он не оправдывался и не защищался. Сказал только напоследок: «Государь, перестань творить богопротивные дела... Смерть не побоится твоего высокого сана, опомнись...»

По приказу Царя его забили в колодки и заковали в железные кандалы и, увезя в монастырь Святого Николая Старого, морили голодом.

Злоба Ивана не была утолена. Он приказал отрубить голову племяннику митрополита Ивану Борисовичу Колычеву, зашить в кожаный мешок и принесть к Филиппу со словами: «Вот твой сродник — не помогли ему твои чары!» Царь принялся истреблять всех Колычевых, а Филиппа увезли в Тверь. После низложения Филиппа кровавая гроза Ивана Четвертого достигла сатанинских размеров. Он заманил и зарезал в Александровской слободе своего двоюродного брата Владимира Андреевича с женою, утопил в Шексне его мать и еще нескольких монахинь из знатных родов: вдову брата Юрия — княгиню Иулианию, Марию и множество простого народа, служившего им.