Хамза Есенжанов - Крутое время

— Короче говоря, султан Каратаев против автономии Досхмухамбетовых! Он за большевистский режим, так ведь, арестант Каратаев? — с усмешкой спросил Емуганов. Два полковника недобро уставились на старого адвоката. На несколько секунд воцарилась тишина.

— Я имею право закончить свою речь, господин генерал. Почти за шестьдесят лет я многое пережил, перевидел, старался как можно больше узнать. Мои мысли о свободе и равенстве основаны на жизненном опыте. Подлинное социальное равенство и свободу я вижу в тех идеалах, к которым стремится русский пролетариат. Я считаю, что и русскому крестьянству только рабочий класс может дать истинную свободу, а изнывавшие в ярме колониальной политики царизма киргизы, татары и другие могут обрести справедливость, свободу, настоящее равенство лишь в тесном содружестве с рабочими. В этом я убежден, в это верю…

— Вы кончили, Каратаев, свою речь?

— Да, господин генерал. Мы скоро с вами покинем этот мир. Вместо нас придут другие люди, много новых людей. И со временем сбудутся их желания и мечты, таково требование неудержимой, как водопад, жизни. Поток будущего смоет вековой позор рабства и унижения. Настанут времена, когда все люди будут равны. Возможно, мы доживем до этого, а может быть — нет. Но так или иначе новое поколение не сегодня-завтра прочтет или услышит наши слова, все взвесит и все поймет. Ибо история убеждает в том, что чаяния народа, много терпевшего, много страдавшего, непременно сбываются. Я кончил, господин генерал.

— Встать! — тотчас крикнул секретарь суда.

Большевики один за другим поднялись с мест. Лишь

Нуждин остался лежать на носилках.

— Суд удаляется на совещание, — объявил Емуганов.

Опустив правое плечо, будто взвалив на себя тяжесть, генерал направился в соседнюю комнату. Два офицера последовали за ним.

Несколько минут совещания военно-полевого суда показались Каратаеву очень долгими. Мысли его снова вернулись к давним событиям в долине реки Жема. С удивительной ясностью представил он картину кровавой битвы, услышал залпы, топот коней и кличи, прогремевшие пятьдесят лет тому назад…

— Да-а, — проговорил старик самому себе и вздохнул. — Они были настоящими героями…

Заключенные, сидевшие рядом, не удивились тому, что пожилой казах разговаривал сам с собой. Отчаяние в такую минуту понятно и неосудительно, ведь через несколько часов последний миг… последний вздох.

— Где они теперь, бесстрашные? — спросил Каратаев, вскинув голову.

Взгляд его скользнул по винтовкам солдат, окруживших подсудимых, остановился на окошке здания суда, потом, казалось, проник через него и всматривался в бескрайнюю казахскую степь за Яиком, искал исчезнувших куда-то смельчаков.

А смельчаки в это время бились в долине Яика повсюду: и вблизи, и вдали.

После того неудачного похода Нурум все лето ходил подавленный.

На разгорячившуюся было молодежь неудача подействовала угнетающе. Учителя Калена освободили легко, но джигитам дерзкого аула возвращаться назад, даже не замахнувшись камчой на своего извечного врага — волостного, было досадней, чем идти с охоты с пустыми руками. «Надо было хотя бы брата его прижать — припугнуть», — с сожалением думали многие. Но хаджи Жунусу на старости лет не по душе стали походы. «Кален вернулся. Пока все в порядке. Возвращайтесь домой», — приказал он джигитам, и большой отряд, не тронув врага даже пальцем, повернул обратно.

Нурум был удручен больше других. Горячий, порывистый, непременно достигавший своей цели, он чувствовал себя опустошенным: опять не выдался случай блеснуть ярким, разящим словом акына, безумной удалью в бою. Юноша Ораз, острый на язык, много повидавший, образованный, нередко говорил ему: «Нагаши, тебе надо быть всегда в гуще молодежи. Ты должен стать ее голосом, ее песнью». Запали в душу Нурума эти слова, все чаще стала тревожить его беспокойная мысль: «Что мне делать здесь, в ауле?» Но тут же являлась другая мысль: «А куда мне из аула податься?» Сейчас нет тех беззаботных вечеринок, где можно было, среди молодежи, как прежде, до утра петь песни и веселиться; нет шумных тоев в аулах, где можно поразвлечься, нет Хакима, с кем можно посоветоваться, нет рядом умного Ораза — один Нурум, как баксы, которого покинули вдруг духи. Одно развлечение — покос… Маячит перед глазами суетливый, неуклюжий Бекей. Бесконечны его вздохи, неутомим стрекот кузнечиков… Сегодня и степь показалась Нуруму особенно унылой. Каждый день на покос, на жнивье вдоль реки тянулись подводы, люди; сегодня их почему-то не видно. Только вон там, вдали, скачет одинокий верховой в сторону скособоченной землянки старухи, вдовы покойного Каипкожи, сыбызгиста. Даже не пытаясь разузнать, кто это может быть, Нурум завалился в тени копны. Задумался, ушел в себя и не заметил, сколько времени пролежал в забытьи.