Хамза Есенжанов - Крутое время

Крупнотелый, большеглазый, спокойный, представительный Хабибрахман сам встретил Губайдуллу и вежливо проводил его в свой дом — просторный, светлый и чистый особняк, построенный возле школы. Посадив почетного гостя в мягкое глубокое кресло рядом с большим письменным столом, хозяин почтительно поинтересовался его здоровьем.

— Вы, Губа-еке, редко приезжаете в город. Я очень рад видеть вас и весь к вашим услугам. Будьте мои гостем. За конем вашим есть кому присмотреть. И Мерхаиру, думаю, скучно не будет. Есть книги, есть журналы с картинками, — сказал хозяин, взглянув на мальчика в форме гимназиста, усевшегося на скамеечку возле двери.

Правая щека Хабибрахмана постоянно дергалась, особенно в разговоре, и мальчик, не отрываясь, глядел на учителя и на его щеку.

Хозяин дома учтиво ждал, когда заговорит более старший и уважаемый Губайдулла,

— Ну, как обстоит дело с учебой? — спросил гость.

— Туговато: не хватает средств. Деньги нынешние обесценены, да и непостоянны. Хотели в этом году принять дополнительно несколько учеников в первый класс, но желание наше не осуществилось. Дров достаточно, но питания в пансионе не хватает.

Помолчали. Потом Губайдулла рассказал о своих сомнениях, о приезде Каржауова, о его поведении, о «салеме» Жанши.

— Неприглядные поступки людей велаята отталкивают народ. Кому нужна такая автономия? Кому выгодна такая самостоятельность? Кругом ложь, обман, насилие, грабеж. Народ изнывает под тяжестью непосильных налогов. Над головами невинных все чаще играет нагайка. Аресты, ссылка, расстрелы. А ведь сколько красивых слов было сказано! Поднимем благосостояние и культуру народа! Все будут учиться, все будут свободны и равноправны! Земля и реки будут принадлежать всем! Будем заботиться о вдовах, сиротах! На словах одно, на деле другое. Насилие тревожит каждого честного человека, каждого гражданина, думающего о будущем народа. Вы сказали, что я редко приезжаю в город. Это верно. У меня нет желания приезжать сюда чаще, чтобы не видеть злодеяний, творимых здесь, — удрученно сказал Губайдулла.

Правая щека Хабибрахмана задергалась еще сильней. Надо было хорошенько подумать о словах уважаемого учителя, прежде чем ответить. Хозяин начал раскладывать дастархан, открыл отдушину самова: ра, расставил чашки на подносе. Со стороны было заметно, что все это он делает лишь для того, чтобы выиграть время и собраться с мыслями. Движения его были неуклюжи, неуверенны, лицо оставалось напряженным, взгляд отсутствующим. Ясно, что гость приехал неспроста, а чтобы поделиться своей болью, и поэтому надо ответить ему вдумчиво, серьезно.

— Правда, Губа-еке. Неприглядных дел много, справедливость попирается на глазах… — тихо сказал Хабибрахман, чтоб поддержать разговор, и тут же, приглашая гостя немного повременить, добавил — Пейте чай, прошу вас.

Чай пили сосредоточенно, обмениваясь незначительными замечаниями, но едва убрали дастархан, как Губайдулла снова заговорил о том же:

— По-моему, руководители автономии зря опасаются русской революции. Молодой, неопытной автономии надо было приспособиться к этому могучему потоку и направить корабль по естественному течению. Так было бы дальновидней. Следовало бы подальше держаться от неосуществимой, сумасбродной идеи атаманов и царских генералов, мечтающих о поддержке монархии. Но как, скажите мне, как можно не осуждать слепцов, упрямо не замечающих поступи истории, этих самонадеянных, кичливых чиновников, способных только измываться над бесправными, забитыми. Поставь журавля воеводой — замучит своим курлыканьем. А эти — невежеством, глупым упрямством. До каких пор нам плестись в хвосте лжи, обмана, фарисейства? Когда же наконец мы пойдем к благородной большой цели?

Хабибрахман, склонив голову, изредка кивал, как бы соглашаясь с горькой исповедью. Он опять надолго задумался, слыша, как нетерпеливо покашливает гость. «Видать, старина хочет знать мое мнение. Так и быть, скажу…»— решил хозяин про себя, повернулся к Губайдулле, и вся правая щека его сильно-сильно задергалась, выказывая волнение.

— Губеке, — спокойным голосом начал Хабибрахман, — я хорошо помню, как вы однажды сказали: «Чтобы достичь истинного расцвета культуры и сознания нашего народа, мы должны прежде всего обучить и воспитать нашу молодежь». Эти слова запали мне в душу, потому что они, по-моему, определяют цель нашей жизни. Чтобы осуществить ее, я представил нынешнему инспектору просвещения проект, в котором предложил открыть высшие начальные школы в Джамбейты, Карасу и Кара-Оба, вашу школу и начальную школу в Уйректы-Куле превратить в шестилетние, а в следующем году открыть гимназию и специальную начальную школу для девочек. Если этот проект будет принят, то мы сможем выпускать ежегодно около ста человек со средним образованием; тем самым мы заложим основы будущей семинарии. Я считаю осуществление этих мероприятий началом великих преобразований. Что касается вашей большой думы о русской революции, то мое скромное мнение не удовлетворит вас. Кроме учебного, просветительного дела» я ни о чем больше не могу говорить. Скажу только, что мы, словно ласточка, несущая в клюве воду страждущим, но мере своих сил также боремся против несправедливости. Войсковому правительству Уральска мы отправили от имени биев и народных учителей письмо, в котором настоятельно просим освободить дорогого для всех нас Бахытжана Каратаева. А недавно я стал свидетелем очередной жестокости. Мне надо было на почту, и вот, когда я проезжал мимо гауптвахты, я услышал душераздирающий женский крик. Я подъехал к тюрьме. У самых ворот тюрьмы молодая женщина вопила во весь голос: «Где слыхано, чтоб правители народа начали воевать с бабами? Позор, позор! Пропустите меня к вашему Жанше!» Увидев меня, женщина заголосила еще громче: «Помогите мне, мирза! Эти убийцы, истребив мужчин, теперь решили воевать с бабами! Мы думали, что избавились от казачьей нагайки, но пришли изверги еще страшней1» Я не вытерпел, подъехал к офицеру, спрашиваю, в чем дело. Женщина оказалась женой Абдрахмана Айтиева, а окровавленный, лежавший без чувств на телеге мужчина был Мендигерей Ипмаганбетов. Их насильно привезли из самой Кара-Обы, чтобы заточить в тюрьму. Я немедленно поскакал к Жанше. «Прошу прекратить это бесчинство», — говорю ему. Глава велаята распорядился отпустить женщину, а к больному пленнику направить врача. С подобной несправедливостью сталкиваешься на каждом шагу. Наконец, мы собрались и от имени здешних учителей решили направить Жанше прошение: «Возможно, что Мендигерей и виновен перед атаманами, но своему народу он зла не желал. Просим его освободить из тюрьмы…»