Хамза Есенжанов - Крутое время

Что это, зависть?.. Нет, не должен я завидовать. Ораз и Хаким — пример для нас, они наша гордость. У них свое место в жизни, у меня должно быть свое. Никто меня не неволил, сам пришел, сам записался в дружину. Конечно этому способствовали и Мамбет, и Фазыл. И всеобщая суматоха. Нет-нет… я останусь с тем шальным, как ветер, Мамбетом. Никто меня ;не свяжет по рукам. Я тоже свободен, я тоже должен что-то делать вместе с Хакимом и Оразом. Я тоже…

Рука Нурума потянулась к домбре, висевшей у изголовья. Эту домбру подарил ему вчера Фазыл со словами:

— Эта домбра твоего нагаши. Привез ее из аула, но тренькаю на ней редко. Теперь она нашла своего хозяина…

Услышав, как настраивают домбру, в казарме приутихли и все, кто пришивал пуговицы, крутил ремень, или поглаживал усики, повернулись к Нуруму. Те, кто прибивал гвозди, отложили молотки, кто лежал — подняли головы.

— Э-э, чем хмуриться целыми днями, давно бы взял домбру, — сказал Жолмукан. — А ну запой: я, Нурум, джигит чернявый, из чернявых — самый храбрый, и не страшен мне любой, смело я бросаюсь в бой! А ну?!

Неожиданный стишок Жолмукана напомнил Нуруму Карт-Кожака.

Со всей казармы обступили джигиты Нурума, окружив его, точно перекати-поле в овраге.

— Дальше, дальше, агатай!

— О, среди нас, значит, и жырау есть!

— А ты разве домбру не видел?

— Кто бы мог подумать, что наш Нуреке — акын? Ведь домбра может быть и у простого парня, — загалдели вокруг.

— Ну-у, заблеяли, как овцы! — Жолмукан могучими руками оттиснул напиравших на койку Нурума. — Что столпились, будто ягнята у вымени? Это песня о Карт-Кожаке. Дальше, Нурум.

Нурум высоким голосом прокричал зачин, ударил по струнам.

Струны домбры, будто лопнув, издали глухой звук, рука Нурума застыла в воздухе, стремительная песня вдруг оборвалась. Взяв высокую, долгую ноту зачина, певец поднял голову, уставился глазами вдаль и заметил стоявшую в дверях Мукараму. Девушка, не отрываясь, глядела на него, застыв в изумлении, будто пугливая лань. Удивленные джигиты повернулись туда, куда смотрел Нурум, и тоже увидели девушку. На мгновение в казарме воцарилась растерянная тишина.

А девушка была поражена: она никогда не слышала певцов и не видела завороженной пением толпы. Самым удивительным было то, что такие неотесанные, такие разные парни, в большинстве невежды, сейчас, слушая певца, забыли обо всем на свете, всецело оказались во власти пески и простенькой домбры, точно убаюканное дитя в колыбели…

И все это — солдат Жунусов! Долговязый, черный, грубоватый аульный джигит, похожий на турка! Окружили его, будто пчелы, прильнувшие к меду. Значит, он такой искусный акын и домбрист. Неужели эти робкие и дикие степные парни чтут музыку и способны увлечься пением больше городских?

Восхищение схлынуло с лица Мукарамы под взглядом многочисленных черных глаз, уставившихся на нее. Девушка растерянно глянула в пустой угол казармы, делая вид, будто что-то увидела там. Неловкую тишину нарушил сообразительный Жолмукан:

— Если я не ошибся, эта красавица, что появилась среди нас, как праздник после долгой, изнурительной уразы… наш знакомый доктор! Она, наверное, пришла к нам, чтобы озарить блеском своей невинной красоты наши грубые души. Она словно долгожданный светлый дождик для иссохшей от зноя рыжей степи! Облегчи, милая, нашу дневную боль тела и вечернюю боль души! Добро пожаловать, наш почетный угол — вот здесь! — закончил он, указывая на место, где сидел Нурум.