Хамза Есенжанов - Крутое время

Невозможно было остановить напуганных коней. В гущу косяка нырнули теперь Мамбет и Ергали. Мамбет быстро догнал одного казака и ловким ударом вышиб его из седла; на шею другого джигиты накинули петлю. Один казак успел удрать, ускользнул незаметно. Когда шестьдесят казачьих коней были возле самого брода Жаман-Откел, со стороны города раздались беспорядочные выстрелы.

Рано утром в Аккалу ворвались джигиты Айтиева, но в городке, где только вчера стояла казачья сотня, не было ни единого верхового.

— Казаков не выдашь — спалю хату! — грозно закричал Мамбет на остробородого худого мужика, хозяина одной из хат на окраине города.

— Вси утекли. Нима никого, — еле пролепетал мужик. И, склонив голову, перекрестился.

Действительно, город был пуст. Ночью белые спешно покинули город. Многие бежали пешком. Отряд Айтиева слился с батальоном Белана и направился в погоню за белоказаками.

Оки спешили на помощь Красной Армии, которая с севера, запада и востока окружила и обстреливала из пушек Уральск, оплот и надежду казачьих атаманов.

Ночью бушевал свирепый ветер…

Нередко человек всецело находится в плену прихотливой погоды. Затяжные ливни омрачают душу; от неистовых молний и грохота грома все живое съеживается, сердце замирает, и губы сами собой шепчут молитву; в безумной оргии торжествуют вокруг темные силы природы, а в глазах людей — ужас.

Когда в сумерках Нурум вышел на улицу, ему почудилось, что земля качалась, а небо дрожало: пронизывающий ветер яростно тряс плетень и в клочья рвал скирду сена возле дома. Ветер стремился ворваться в дом, выл, свистел и рыкал в трубе, словно шаманящий баксы [15] Баксы — колдун. . Черная холодная ночь, мрачная степь, сиротливо затихший аул — все это вселяло безысходную тоску. Подавленный смутным дурным предчувствием, Нурум прошел по двору и сел посидеть в затишье. Ветер вдруг ослаб, будто круто остановился на всем скаку, и стало чуть теплей. Потом послышались чьи-то жуткие вздохи, словно сопело чудовище. Нурум прислушался, взглянул на коней, стоявших за забором подле скирды. Было слышно, как кони безмятежно жевали сено; больше ни звука, ни шорока.

Снова налетел шквальный ветер, и завыло, загудело еще сильней. Затрещали стены сарая, отчаянно засвистел камыш; казалось, дикий ветер вот-вот поднимет гурт овец и погонит его по степи, как перекати-поле.

«Апырмай, что за жуткая ночь!»

— Плохая погода, — сказал он угрюмо, входя в дом.

У Нурума невольно хмурились брови, по спине бегали мурашки, все тело ломило. Сердце билось неспокойно: то замирало, то начинало прыгать.

— Что, певец, съежился?! Черти тебя корежат? — спросил Орак.

— Погода противная, — задумчиво повторил Нурум. — Будто весь мир грозится кому-то.

Джигиты устроились здесь, как в родном доме: ели жирную баранину, пили горячую пахучую сорпу. Дружинники отяжелели, не слышно и шуток, потягивались, позевывали, сладко дремали в тепле на мягких подстилках.

— Нурум, ты бы спел, приподнял настроение. Видишь, джигитов с вечера сон одолел, — сказал Орак.

Он хотел рассеять мрачное настроение. Нуруму вспомнились стихи Махамбета:

Но петь ему не хотелось.

— В той комнате уже уснули женщины и ребенок, — отказался Нурум.

Орак не стал упрашивать. «Пусть лучше поспят джигиты, — решил он. — Все успокоились после долгих волнений. Казалось, у всех была одна дума: «Раньше, чем через неделю, офицеры из Уила не придут. К этому времени вернется и Мамбет».

В прихожей комнате возле печки царила беззаботность. Маленькая Зауреш за вчерашний день привыкла к Мукараме и не отходила от нее ни на шаг.

— Хватит тебе, Зауреш, тетя уже устала. Ложись спать, — уговаривала мать девочку, но Зауреш не унималась.

— Еще, еще!.. — говорила она, радостно наблюдав за пальцами Мукарамы.

— Идет коза рогатая… Идет!!

Тонкие пальцы Мукарамы проворно побежали по одеялу все ближе и ближе к шейке девочки. Зауреш звонко рассмеялась и нырнула под одеяло.

— Еще!.. Еще!..

— Ну, хватит, Зауреш! — беспокоилась мать. — Вот непослушная…

— Идет коза рогатая…

— Хи-хи-хи…

— Перестань, Зауреш!

Но девочка покачала головкой, как бы говоря, что не перестанет.

— Разве сейчас Зауреш послушает маму? Ей с тетей хочется играть. А сколько тебе лет?