Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Матушка жалобно посмотрела на него.

— Это кролики, Сергей Николаевич, уверяю вас, кролики. Не разочаровывайте нас. Месяц сидим на одной репе. А пока подрастет Данилин поросенок, мы же ноги протянем. Я уверена — это кролики. Эту надо убрать, — она несмело показала на хвост, — а остальное… стряпайте и ни о чем не думайте.

После ужина старушки приходили благодарить Сережу. Все в голос уверяли, что таких вкусных кроликов отродясь не ели. Не знаю, как матушка, а мы в тот вечер легли спать голодными. А я еще и всплакнула от разочарования, от жалости к убиенным кошкам. Бедные, бедные minoux cheris.

Да, жизнь в Париже с каждым днем становилась все хуже и хуже. Но люди становились смелей. Зародилось, ширилось Сопротивление. На Лурмель стало приходить больше народу. Не столько в церковь, сколько потолкаться во дворе, узнать новости из достоверного источника. Я часто заставала Юру или матушку, окруженных молчаливым кольцом внимательных слушателей. Происходящего в нашем доме было вполне достаточно, чтобы вызвать лютый гнев оккупантов. Но пока, как говорится, Бог миловал.

29 апреля 1942 года я почувствовала себя плохо. Началось в середине дня. Помалкивала, прислушивалась к себе. Вдруг только кажется. Но время пришло, дитя запросилось вон. После комендантского часа опоясало болью, рвануло вниз и почти сразу отпустило. И, как назло, взвыли сирены. Тревога!

— Ах ты, господи, — вконец расстроился Сережа, — приспичило тебе.

— Так ведь они не спрашивают! — рассердилась я и села в полной растерянности.

— Что же делать?

— Может, отпустит…

Он сел рядом, не сводя с меня глаз. Грустно улыбнулся и продекламировал:

— Ох, нет, вставать!

У меня все было наготове, мы оделись и вышли на улицу.

Тревожное лицо его возле моих глаз:

— Как ты? Что ты?

— Ничего… Давай постоим немного.

Я глубоко вздохнула и оперлась на стену. Схватило. Потом отпустило.

— Пошли.

Так бы мы и добрались до госпиталя, если бы не попавшийся навстречу ажан.

— Это что такое? Куда вас черт несет? А вот я вас арестую за хождение по городу в неположенное время! Два человека! Во время бомбежки!

— Три. Три человека почти, — стиснула я зубы. — И плевать на бомбежку!

Он пригляделся ко мне, испугался.

— Бог мой! Что же делать, мадам? Я очень сожалею, но по закону военного времени я обязан вас арестовать.

— У вас будут неприятности, — предупредила я. — Арестуете двоих, а выпускать придется троих.

— Мадам, я ценю ваш юмор, но…

Сережа вступил в переговоры с ажаном.

— Хорошо, — горячился ажан, — я вас отпущу, вы пойдете, а навстречу немецкий патруль!

Шагах в десяти прозвенело, будто кто из пригоршни высыпал железяки.

— Вот видите, — показал он в ту сторону, — еще и это.

Ажан сердито почесал затылок, сдвинул на глаза глянцевый козырек фуражки. Поправил, сердито посмотрел на меня.

— Хорошо. Дальше пойдем вместе, я доведу вас до госпиталя, а потом арестую одного вашего мужа за хождение по улицам во время воздушной тревоги.

— И комендантского часа, — напомнила я.

— И комендантского часа! — рассвирепел ажан.

Они подхватили меня с двух сторон, и повели дальше. До госпиталя оставалось еще два квартала. Чем ближе становилась цель, тем громче пели осколки. Казалось, они падают прямо с неба. Тогда мужчины прижимали меня к стене дома, заслоняли и с тревогой смотрели вверх.

В госпитале нас приняли с причитаниями: «Ай, ай, как же так, во время тревоги!» — захлопотали, повели рожать. А Сережа и ажан бегом добежали до участка и всю ночь потом резались в белот, самую утешительную карточную игру во всяких непредвиденных жизненных ситуациях.

Мой ребенок появился на свет рано утром, когда только-только заголубело небо за окнами. Пожилая акушерка сказала:

— Родилась девочка.

Я приподняла голову:

— Не может быть — мальчик!

Акушерка возмутилась:

— Как это — не может быть! Что же, я, по-вашему, слепая? Пожалуйста, смотрите сами — девочка.

И поднесла к моему носу что-то красное, жалобно пищащее — мяяя! мяяя!

— Что же вы мне попкой суете — вы личико покажите!

Акушерка засмеялась и унесла девочку к специальному столику, там стала с нею что-то делать.

Через некоторое время меня отвезли в небольшую трехместную палату, а еще через два часа сестра принесла белый сверток с выпростанными поверх пеленок ручками в бумазейных рукавичках. Сестра доверительно улыбалась: