Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Странный это был вечер. Мужчины разгорячились, что-то доказывали друг другу. Но они были словно за стеклом. Сережа сердился, размахивал руками, а то засовывал их глубоко в карманы, поднимался на месте на цыпочках и снова опускался на пятки. Отец Дмитрий прямо сидел на стуле, наклоняя время от времени голову, словно что-то хотел разглядеть на полу. Или начинал дергать себя за кончик носа, будто это помогало ему думать.

Какое-то слово заставило очнуться. Испугалась, как бы Сережа не начал «дразнить попа». На него, атеиста, такое иногда нападало.

— Так как же, отец Дмитрий, — говорил Сережа, качаясь на носках, — как увязать одно с другим — христианскую доктрину о непротивлении злу и суровую необходимость сопротивления Гитлеру? Не хотите же вы сказать, что Россия, если, паче чаяния, на нее нападут, не должна сопротивляться? Вот вам французы, — Сережа показал на окно, — не сопротивлялись. Открыли город — пожалуйте. И что из этого вышло? Вот уже потихоньку и сопротивляются. Теперь Россия…

— Знаете, Сергей Николаевич, как поп я должен был бы развести казуистику, попытаться выйти из положения. Но вы же мне не поверите.

— Да, пожалуй, что и не поверю.

— Тогда как человек отвечу просто: у меня нет ответа на ваш вопрос. Непротивление злу, это, если хотите, самое трагическое противоречие любого христианина. Это невыполнение христовых заветов. Это грех. Да. Но фашизм — страшное зло. Страшное.

Они внимательно посмотрели в глаза друг другу. Отец Дмитрий вдруг засуетился, сказал, что уже поздно, простился и ушел. Слышно было, как он, осторожно ступая, чтобы не разбудить в соседней комнате Юру, прошел по коридору. Тихо скрипнула дверь.

Я хотела упрекнуть Сережу за разговор о политике, но увидела отрешенные и грустные глаза его и поняла, что у него и в мыслях не было дразнить отца Дмитрия. И еще показалось, будто отец Дмитрий так поспешно ушел, чтобы не начинать разговора о нашем отъезде. «И несет же нас черт в эту проклятую Германию!» — подумала я, собрала штопку и стала стелиться.

22 июня 1941 года. — Отсрочка

22 июня в Париже не вышли газеты. Это насторожило всех, и новые слухи стали распространяться, как огонь по сухой соломе. Случилось, случилось, случилось… Случилось что-то из ряда вон выходящее. Сережа позвонил давнему приятелю Васе Шершневу. Нет ли новостей. Новостей не было. Сережа предложил встретиться в бистро у толстой Берты. Поговорить.

— А вдруг война! — предположила я.

— Не говори глупостей! — огрызнулся Сережа и пнул стоящий на дороге уложенный чемодан.

Через три дня мы должны были ехать в Германию.

С Шершневыми я сошлась близко уже во время войны. Они жили через две улицы от нас, и Сережа водил меня к ним в гости. Васина жена Ирина была Сережиной ровесницей и слегка покровительствовала мне. В младоросской партии Шершневы играли заметную роль, и Ирина часто рассказывала, как она переживала, когда французская полиция арестовала Васю, как она бегала его выручать и как у нее из этого ничего не вышло. Ни в аресте, ни в сидении за колючей проволокой не было ничего забавного, но Ирина так весело об этом говорила, что все поневоле смеялись.

Вася, напротив, был скуп на слова, нетороплив. В его медлительности была сила и основательность. Был он большой, с крупными чертами лица, большими руками, щедро широк в плечах. Полная противоположность худенькой и пышноволосой Ирине.

Они пришли в бистро после нас и не одни. С ними был Славик Понаровский.

Мы уселись за столик внутри бистро, где кроме нас никого не было. Славик был возбужден, приглаживал без того гладкие блестящие волосы.

— Я вам говорю, вот увидите, это война с Россией!

Мы с Ириной испуганно переглядывались, Сережа молчал.

— Нет, почему же обязательно с Россией? — степенно начал Вася, подумал, пошевелил пальцами, — хотя…, — и замолчал надолго.

В широко распахнутые двери бистро мы видели, что возле газетного киоска напротив толпятся люди. Не только мы, все чего-то ждали. Такого в Париже отродясь не было, чтобы газеты не вышли. Я высказала эту мысль вслух.

— А может, они решили просто закрыть все оставшиеся газеты? Французские, я имею в виду, — отозвался Славик.

— Не исключено, — внимательно посмотрела на него Ирина.

— Вот мы теперь будем сидеть и гадать! — заерзал на стуле Сережа, — может, американцы высадили десант. Не знаю куда. На луну… Почему ты молчишь, Вася?

— Думаю.

— Что же тебе думается?