Адыл Якубов: В мире поддлунном...

Маликул шараб сначала отказал Абу Райхану, но потом, подумав, согласился отдать Садаф-биби. Как назло, в те самые дни с такой же просьбой пришел к нему и горбун. Маликул шараб сказал ему, что обещал свою служанку Абу Райхану, но горбун упал на колени и стал упрашивать Маликула шараба, обещал десятикратно превысить ту сумму, которую должен был заплатить Бируни за Садаф-биби. Для Абу Райхана важно было, что девушка хорезмийка, ему нравится, мол, как мило она говорит и поет по-хорезмийски. Удивительно: и горбуну, коль его послушать, пришлось по душе то же самое в девушке! Но Маликул шараб сдержал свое слово, отправил Садаф к Бируни. С тех пор Пири Букри и обиделся на винодела.

«Неужели и сегодня Черный Паук затеет старый разговор» — подумал Маликул шараб.

— Ну, в чем дело, дорогой мой?

— Маликул шараб, беда… — Пири Букри наклонился еще ниже, зашептал: — Один из чужаков затеял ссору… Молодой…

— Ссору? Тогда пусть идет на все четыре стороны… А что ему нужно?

— Видишь ли, он требует высокое место, достойное его господина…

— Хм, высокое место не ищут в нашей лачуге. Скажи: пусть идет к султану Махмуду! Во дворец «Невеста неба»…

Пири Букри поднял свечу, которую держал в руках, выпрямился, осмотрелся, будто хотел убедиться, что никто нигде не спрятался. Опять склонился над Маликулом шарабом:

— Молодой путешественник намекает, будто его спутник — тот самый… исцелитель недугов… почтеннейший Абу Али Ибн Сина!

— Что ты сказал? — Маликул шараб резко приподнялся на ложе.

— Да, да… Тот, мол, самый, прославленный во всем подлунном мире целитель… Абу Али Ибн Сина.

Маликул шараб встал. Широко открытыми покрасневшими глазами окинул взглядом Пири Букри с головы до ног. Погладил бороду, улыбнулся:

— Ну, а если это в самом деле почтеннейший Абу Али… тем более пусть идет к сиятельному султану. Ведь уже двадцать лет, как султан его ищет, ищет, да не находит!

Пири Букри еще раз оглядел занавешенные углы комнаты.

— Это он, он… молодой-то показал рисунок, которые, помнишь, нам мавляна [12] Мавляна — ученый; человек больших знаний. Бируни показывал. Так вот, пришелец и человек на рисунке — они как две капли воды.

Маликул шараб полностью пришел в себя. Накинул на плечи пестрый домотканый халат. Тут из одного угла, из-за занавески, — послышался слабый голос: «Мон мирзам» [13] Мирза — здесь: господин, глава дома. .

Маликул шараб кивнул горбуну: «Ты иди пока, я сейчас…» — и двинулся на голос.

За ширмой в полумраке — в стенной ниши едва тлела лампада — сидела в постели худенькая седая женщина. Огромные глаза и седые снежно-белые волосы выделяли из темноты ее лицо: маленькая красная родинка на лбу показывала, что родом она из Индии.

Маликул шараб опустился на колени перед ложем, ласково-нежно спросил:

— Почему не спишь? Опять начались боли, бану?

Наргиз-бану поправила волосы (рука покалечена, не хватает двух пальцев большие черные глаза ее сверкнули.

— Это правда, что у нас великий хаким, я не ослышалась?

— Дай бог, чтоб это было правдой.

Маликул шараб осторожно взял трехпалую ладонь жены в свою, поднес к губам, — острая жалость, любовь сжали сердце. Нет, сколько бы лет с тех пор ни прошло, сердце не перестает болеть…

На окраине Газны — замкнуто-обособленно — жили выходцы из Индии. Но и там было местечко для тайных пирушек, где обычно выступали индийские музыканты и очаровательные танцовщицы. Зачастил туда — понятно, втайне от набожного отца — избалованный сын Сабуктегина, молодой Махмуд, конечно, со своим верным Кутлуг-каддамом, которому полностью доверял: с детских лет росли, можно сказать, вместе. Юношей влекли не просто танцы, нет, — очаровательнейшая из очаровательнейших, — Наргиз. Ей тогда было четырнадцать: всякий, кто видел ее, не мог потом оторвать глаз от красавицы. Стройная и нежная, хрупкая и гибкая, целомудренная и страстная, девочка-девушка Наргиз, с красной родинкой на лбу и большими черными глазами, то смешливыми, то горестными, то манящими, она была неотразима. Мила и чиста, как ребенок, а жгла юношеские сердца, будто пламя. Наргиз танцевала так, что, казалось, все живое хотела объять своим пламенем, умчать ввысь, одушевить и воскресить даже мертвых…

В тот несчастный, в тот страшный вечер Наргиз — в одеянии из мягкого желтого шелка, в двойных золоченых кольцах и браслетах на запястьях и щиколотках—. превзошла себя, и лишь только закончился грациознострастный танец, как эмир Махмуд и его верный Кутлуг-каддам одновременно грохнулись на колени перед дивной танцовщицей и одновременно протянули ей чаши, приглашая красавицу пригубить.