Явдат Ильясов: Пятнистая смерть

— Э! — рассердился Гау-Барува. — Пропади он пропадом! Теперь нам с тобой… Самим бы ноги унести как-нибудь.

Они убежали.

— О Куруш! — Перед царем, жалобно причитая, опустился на колени Виштаспа. — О родич мой бедный, мой несчастный государь…

Виштаспа воровато оглянулся.

Никто не глядит, все бегут.

Он отвел руку далеко назад и, коротко крякнув, всадил меч по рукоять в спину царя царей.

Старый осел, многократно битый хозяином, терпеливо и долго копил обиду и силу. И однажды, когда человек очутился на краю обрыва, осел примерившись, так крепко лягнул хозяина, что тот с визгом свалился в пропасть.

Выслушав перса — одного-единственного из тысяч! — сумевшего убежать от саков и добраться до переправы, Крез скорчился от смеха. Его крутило, трясло, бросало, швыряло из стороны в сторону. Лягнул-таки он царя царей!

«Нерадивый осел готов хребет сломать, лишь бы хозяину досадить».

До того дохохотался счастливый Крез, что у него затрещали ребра, лопатки застучали, суставы выскочили из гнезд, вертлюги, атланты и астрагалы чуть не рассыпались горстью игральных костей.

Так тешился хищник гибелью соперника — хищника сильного.

Под конец лидийца хватил удар. Очнувшись, он проскрипел:

— Теперь, друзья-персы, можете меня сжечь. Хе-хе-хе!

У переправы показался отряд косматых конников в рогатых шапках. То были хорезмийцы. Персы разрушили новый мост, сожгли стенобитные орудия и двинулись домой.

Лидийцы везли умирающего Креза в царской колеснице.

Обгоняя Креза, обгоняя мужей арийских, понуро ковылявших по сыпучим барханам, летела на запад молва о гибели Кира. Она дошла до Варканы, до молодого Дариявуша, сына Виштаспы, и впал в глубокую задумчивость Дариявуш. Она дошла до Хагматаны, до свирепого Камбуджи, и грозно и радостно сверкнул глазами Камбуджи.

И вздохнули облегченно тысячи тысяч людей «от зубчатых скал Памира до Кипра, окруженного со всех сторон водою…»

Михр-Бидада ранили в ногу.

Рана была, видно, не опасной (иначе он давно истек бы кровью), но зато столь болезненной, что как ни пытался молодой перс, он так и не сумел выбраться до утра из-под трупа, лежавшего на нем поперек.

Всю ночь перед глазами Михр-Бидада сновали во мгле взад и вперед сутулые ушастые фигуры гиен, набежавших с дальнего юга. Михр-Бидада тошнило от их утробного урчанья и пронзительного хохота.

Там и тут раздавалось грозное рычание, визг, лай, вой, чавканье и хруст костей. Звери пировали.

По краям котловины мелькали огоньки факелов, слышалось тихое пение должно быть, сакские женщины разыскивали трупы мужей.

«А меня… меня гиена съест, — вздохнул Михр-Бидад. — Фаризад далеко. Кому я нужен, кто возьмется искать дурака Михр-Бидада?»

Он глядел на ущербный месяц и плакал от боли и от печали. Может, и Фаризад, баюкая сына, смотрит сейчас на луну и плачет. И клянет мужа, покинувшего семью ради легкой добычи.

Не меня ты кляни, Фаризад! Прокляни ты навек тех людей, что втравили обманом мужа твоего в дело грязное. Прокляни Куруша — Пятнистую смерть таким проклятием страшным, чтобы жгло оно его в аду три тысячи лет.

Нет, жена, прокляни и меня. За то, что дал себя обмануть чурбан Михр-Бидад. За то, что был он слеп и глуп.

Бе! Перс тут же мысленно махнул рукой. А если б и зрячим, и умным был — что из того? Стал бы слушать Куруш твое «не хочу»? Не пойдешь на войну своей охотой — погонят бичами. Вот и все.

Почему на этой земле человек себе не хозяин?

Сколько неясного, нерешенного останется за черной чертой…

Жаль, что истинная мудрость приходит к человеку только перед смертью. Мало ли времени подумать было у Михр-Бидада раньше? Не думал. Не старался думать. И вот — расплачивается за глупость жизнью.

На заре в котловину слетелась вся крылатая крючконосая, когтистая нечисть, обитающая в Туране. Коршуны. Грифы. Орлы степные. И самые гнусные из их породы — черные стервятники.

Стервятник — птица, притворяющаяся безобидной курицей. И ходит почти так же, как курица, и даже редкий хохолок у него на затылке похож на куриный. Но завидит стервятник падаль — сразу превращается в хищника: ссутулится, выгнет шею, сверкнет глазами и примется, придерживая цепкой лапой, рвать гнилое мясо клювом кривым.

— Так и мы с Курушем, — горько усмехнулся Михр-Бидад. — Притворялись людьми. И одежду человеческую носили, и говорили на человеческом языке. А были — кем были? Стервятниками. Омерзительными пожирателями гнилого мяса.