Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

Чего тут понимать — чужой человек Фрада, не сак, хоть и саком родился. Какое ему дело до сакских нужд? И дочь такая же. У горького дерева — горький плод.

Табунщик с ненавистью глянул на Райаду. Подумать только! Дрянь, пустое место, глупая пичуга. Мелкое, бездумное, себялюбивое существо. Женщина-животное. А сколько человек заставила страдать!

Говорят красоту женщине дает богиня Анахита. Грех роптать на богов, но, значит, и сама Анахита — набитая дура, коли ей взбрело прицепить этакой ослице нежный лик пери. Ух, отодрать бы тебя этой плетью!

Женщина — страшный зверь. Лучше бы их не было совсем длинноволосых. То есть, пусть будут, конечно, но лишь такие, как Томруз и Майра. Да вот маловато таких, кажется. Или не прав Хугава?

…В первый день, как водится, о делах не толковали.

Старейшины четким четырехугольником расположились в просторном четырехугольном шатре, на мягких войлоках, разостланных у самых полотнищ. Оба высокопоставленных перса удостоились почетного места напротив широкого входа, рядом с Томруз.

Гау-барува хлопнул ладонью о ладонь. Восемь телохранителей, напряженно покряхтывая, с лицами, потными от натуги, втащили в шатер тяжелый ковровый тюк.

— От имени царя Куруша, повелителя моего, преподношу я дары запада предводительнице великих саков Томруз и досточтимым старейшинам хаумаварка.

Гау-Барува разрезал сеть веревок, стягивающих тюк, и с помощью телохранителей развернул громадный ковер.

Хугава, сидевший у входа, резко отпрянул — на него в упор глядела Пятнистая смерть.

Груда пестрых тканей, золоченых цепей, круглых сосудов, небрежно завернутых в большое, желтое с черными кольцами, дорогое покрывало, случайно легла так, что с того места, где находился табунщик, могла и впрямь показаться леопардом, готовым к прыжку.

Наваждение длилось всего три мгновения. Хугава испуганно покачал головой — чего только не примерещится человеку!

Табунщик, в отличие от многих сородичей, не боялся ни духов, ни бесов, ни всяких прочих кикимор и чертей, хотя и верил в их существование. Такой уж он был человек. Однако промелькнувший сейчас перед глазами образ Пятнистой смерти устрашил его как ребенка.

Хугава пытался взять себя в руки, но чувство смутной тревоги, какой-то неясной опасности не покидало пастуха весь день.

Чтоб лучше видеть, один из сакских вождей поднялся и откинул полог, прикрывающий вход. На кучу царских даров упал прозрачный поток солнечных лучей. Она ярко вспыхнула, плавно отбросила радужную волну отражения, и сакам почудилось, будто в шатре запылал невиданный по красоте костер.

В груде расшитых золотом, золототканых, золоченых, посеребренных, литых, чеканных, резных, крученых, черненых, крытых эмалью разнообразных вещей все было мадское и бабирское, лидийское и греческое, иудейское и финикийское. И — ни клочка персидского, разве что ковер; да нет, и тот, пожалуй, был от парфян или армян.

Персы — еще недавно безвестная народность, прозябавшая в убогих лачугах на краю света, — сами пока ничего не умели, благородному ремеслу еще не научились, зато куда как наловчились отнимать и присваивать изделия мастеров покоренных стран.

Долго не могло опомниться собрание сакских вождей, ослепленных, подавленных чуждой их быту, кричащей роскошью. Старейшины только переглядывались изумленно да щелкали языками о зубы.

У некоторых мелькнула заманчивая мысль: не бросить ли к дьяволу эту чахлую пустыню вместе с чесоточными овцами, не заняться ли, по примеру расторопной персидской знати, грабежом соседних городов и селений? Дело добычливое. Чем сакские старейшины хуже персидских, почему они должны ходить в лохмотьях?

Фрада скорчился и болезненно всхлипнул от зависти. Цепкие руки отца Райады так и потянулись судорожно-загребающим движением к сверкающей куче сокровищ.

Одна Томруз держалась спокойно. У женщины, конечно, тоже разгорелись глаза, но в них было восхищение, а не жадность. Точно такими глазами она любовалась бы тончайшими прожилками в лепестке мака, серебристым мехом новорожденного ягненка или весенним закатом, когда темно-багровые, с золотыми краями, облака плывут по ярко-лиловому разливу неба.

— Богато, — улыбнулась Томруз. — Не знаю, чем и отдарить. У нас что? Кожа, шерсть да войлок — вот и все достояние. Ну, кони неплохие…

Она кивнула Хугаве, скромно сидевшему на корточках у порога:

— Завтра отловишь для гостей три косяка лучших четырехлеток. Но конями вас не удивишь, не так ли? — вновь обратилась Томруз к Утане и Гау-Баруве. — Я слыхала, у персов хорошие табуны.