Явдат Ильясов - Пятнистая смерть

— Да, — кивнула она одобрительно. — Молод, зато умен. Трудолюбив, храбр. И у него счастливое имя: «Хорошими коровами обладающий». Выберем Хугаву — добрый скот у саков расплодится. Однако согласится ли Хугава?

— Согласится! Я пойду сейчас, переговорю с ним. А ты на совете кричи за Хугаву. Ладно?

В измученных глазах Томруз засветилось радостное удивление. Нет, Спаргапа не так уж глуп, как она думала. Боже! Неужели… Хорошо матери, когда сын мудр.

…В крепости, еще недавно пустой и темной, открылся, казалось, меновой базар — столько людей набилось сюда с рассвета. И больше всех, пожалуй, в толпе было девушек. Ярмарка невест.

Спаргапа слышал за собой их приглушенные возгласы:

— Смотрите, кто это?

— Спар, сын покойного старейшины.

— Вай, до чего красивый!

Спаргапа задрал голову повыше, напустил на себя равнодушный вид. Он чувствовал — девушки глядят ему вслед. И вытянулся, как тетива, стараясь показаться высоким и необыкновенно стройным, отчего походка сделалась у него судорожной, дергающейся, будто беднягу за волосы встряхивали. Эх, юность…

«Мать укоряет меня справедливо, — подумал Спаргапа. — И впрямь, почему я прицепился к этой Райаде пустоголовой? Вон сколько их… Найдется для молодого кречета сизокрылая соколиха», — горделиво закончил он свою мысль.

На глиняной ограде затрещала сорока.

И вдруг — знакомый медный голос:

— Куда спешишь, храбрец?

По телу волной хлынул жар.

Оторопевший и одуревший, с отнявшимся языком, стоял Спаргапа перед благоухающей, как ветвь базилика, Райадой.

Она искательно заглядывала снизу в бараньи глаза юнца и хитро смеялась. Четко выступали на смуглой коже шеи, отсвечиваясь на ней беловатыми бликами, крупные жемчужные ожерелья. Сверкали на запястьях браслеты червонного золота. Угольками горели на шапочке рубины. Но все это безнадежно меркло в блеске чистейших в Туране зубов, в лучах солнечного взгляда.

Смутно, как очертание дозорной башни в удушающем тумане, в замутившейся памяти Спаргапы возникло материнское предостережение.

«Мышь…».

Он протянул трясущуюся руку, чтоб отстранить Райаду, и прохрипел, с усилием разлепив спекшиеся губы:

— Уйди. Некогда мне…

Райада испуганно округлила глаза.

— Как! — воскликнула она растерянно, — ты уже не хочешь на мне жениться?

У нее жалко задрожали губы и подбородок. Точно как у ребенка. Сердце юного дривика остро заныло — так у бывалого воина ноет к непогоде старая рана.

— Жениться! Ты ведь не за меня — за вождя хотела бы…

— А ты разве не хочешь вождем стать? — изумилась Райада. Она тесно прижалась к нему и прошептала с зовущей улыбкой: — Вечером будь у наших шатров. Хорошо? Я выйду.

Кожа Райады пахла красным перцем и мятой. Она страдальчески прищурилась, кивнула с бесстыдной откровенностью, больно ущипнула Спаргапу за тыльную сторону ладони и убежала.

Стая чем-то обеспокоенных псов кинулась за нею.

У Спаргапы потемнело в глазах, закружилась голова. Бледный, с подгибающимися ногами, словно хворый, еле выбрался он из городища и поплелся по тропинке вдоль озера к стану Хугавы.

За палатками слышался чей-то дикий рев.

Оказалось — Хугава, ловко орудуя старым, сточенным наполовину мечом, брил голову одному из братишек.

Рядом корчилась от смеха высокая, статная, синеглазая и русоволосая женщина — жена Хугавы:

— Ты правил свой серп на камне? Провел им хоть раз по точилу? Ой-ой! Такой бритвой верблюдов глушить. Может, огня принести да лучше опалить мальчишку, чем мучить, кромсать ему голову затупленной бронзой.

Меч резал волосы отлично. А мальчишка — он плакал просто от страха и с непривычки — у саков не принято брить голову.

Хугава добродушно посмеивался:

— Не мешай. Рассержусь — и у тебя косы уберу. Только и возишься с ними. Сколько кислого молока переводишь на мытье! Давай — отхвачу? Пригодятся на путы для коней.

— Э, нет! Самой нужны.

— Для чего?

— Тебя на привязи держать.

Разговор был пустой, но веселый, и юнец подумал с завистью: «Хорошо им вместе, должно быть. Она любит Хугаву — по глазам небесным вижу, по улыбке. Ах-вах, когда же и мы так… с Райадой? Горе моей голове».

— Я сейчас, — кивнул Спаргапе табунщик. — Нечисть завелась у малыша. Никак не одолеть. Приходится снимать волосы, пусть это и грех…

В семействе Хугавы было немного людей. Огня, как говорят в пустыне хватало на всех. И в отличие от крупных семейств, где каждая малая семья питается из отдельного котла, здесь дружно садились за одну скатерть и дед с бабкой, и отец с матерью, дяди и тети, родные и двоюродные братья и сестры, невестки, племянники и племянницы, а также несколько пленных сугдов и тиграхауда, принятых в дом, по сакскому обычаю, на правах сыновей.